Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева. Геннадий Алексеев
у Дивы все такая же изумрудно-зеленая, и в ней плавают большие медузы.
Расположился среди камней, искупался, стал загорать. Рядом купались и ныряли, прыгая со скал, подростки лет двенадцати-тринадцати. С ними были две девочки того же возраста.
Мальчишки отчаянно шумели – орали во все горло, хохотали и нарочито громко визжали. При этом они то и дело матерились.
Девочки – видимо, их подружки – вели себя тихо и не обращали на ругань никакого внимания.
Плывя вдоль отвесной стены Дивы, я видел, как она уходила вниз, в сине-зеленую бездну, и таинственно исчезала в ней. Прилепившиеся к стене разноцветные водоросли как живые. Между ними сновали маленькие серебристые рыбешки.
Городской парк Симеиза. Камни, сосны, кипарисы, пинии. Пряный запах сосновой хвои и сухих трав.
Центр Симеиза. Старинные особняки и отели. Импозантная «Вилла Ксения» – ныне один из корпусов туберкулезного санатория.
Дошел до автостанции, сел в автобус и поехал в Алупку. Через двор Воронцовского дворца прошел в парк.
Под гигантскими крымскими соснами и ливанскими кедрами расхаживали павлины. В пруду плавали лебеди. Между камней бежали ручьи. Со скал низвергались водопады. На зеленых лужайках вращались «брызгалки», рассеивая по траве благодатную росу. В листве цветущих магнолий порхали птицы. Над черными пиками кипарисов голубела зубчатая корона Ай-Петри. Все было как в раю, все было как прежде.
Часами могу стоять на набережной и глядеть на большие, белые, какие-то неземные корабли.
Полдневная ялтинская жара измывается надо мною. Подымаясь по бесчисленным лестницам, я с ног до головы покрываюсь потом. Стирать пот с лица я даже не пытаюсь, и он привольно течет по щекам, смачивает бороду, сочится по шее, по ключицам и по груди под рубашкой. А брюки от пота липнут к ногам.
Придя в свою комнату, я поспешно сбрасываю с себя мокрую одежду, открываю кран над раковиной и сую голову под струю прохладной (о, какой приятной!) воды.
Обтершись полотенцем, я сажусь за стол, чтобы немного поработать. Но едва я надеваю очки, как моя переносица влажнеет и снова что-то течет у меня вдоль носа к губам. Облизнувшись, я ощущаю, что эта жидкость солона, как морская вода (пожалуй, еще солонее).
Но это истязание зноем доставляет мне и некоторое удовольствие, как горячая баня с паром. На то он и юг, чтобы было жарко.
Вечером стало прохладнее.
Сижу на балконе, гляжу на море и на Ялту. Море постепенно тускнеет, погружается в фиолетовую дымку. По нему медленно ползают катера, таща за собой хвосты разрезаемой воды. В Ялте зажигаются первые огни, а на небе зажигаются первые звезды.
Рядом со мною (на фотографии) сидит Настя. Сидит смирно и о чем-то думает. Руки у нее все так же сложены на коленях, а голова все так же слегка склонена к правому плечу. Ее пышные волосы уложены все так же аккуратно и эффектно оттеняют светлую чистоту ее лица.
Ах, милая Настя, ты умерла вовремя. Ты умерла не очень молодой (молодой умирать все-таки