Сэм и точка. Колониальный роман. Станислав Юльевич Буркин
старуха улыбалась на исихазм светофора:
Загорелся зелёный сигнал светофора.
Можно переходить.
Загорелся зелёный сигнал светофора.
Можно переходить.
Грейдер охапками пожирал теплый бархат, а маленький четырехколесный бульдозер борол сугроб. Длинная девушка продефилировала по соединенному гармошкой салону троллейбуса и, не вынимая рук из карманов, вышагнула из кудахчущего вагона и увязла в коричневой борозде.
Забыть случившиеся в НИИ фармакологии огорчение первый канал дядюшке не помог. Впрочем, как и второй. Он допил штоф, снял наушники и, накинув засаленный бухарский халат и выпятив живот, пошёл в мастерскую полюбоваться своим аппаратом, который сулил ему бессмертие, если не телесное, то, по крайней мере, то славное и непреходящее, которого достигли некоторые из его коллег.
Устройство, стоявшее на ногах из четырех кронштейнов, было бесформенным и производило впечатление комка из приборов и проводов, притянувшихся со всей мастерской к мощному магниту. Дяде оно виделось изящным кувшином. А когда он активировал его и проверял действие режимов, в какой-то момент оно и вовсе казалось ему живым существом. И не сказать, чтобы он не побаивался его. Могущественный звук системы охлаждения напоминал приглушенное жужжание ползущего по полосе грузового самолета, а бегущие по двум экранам строчки отчетов – что-то вроде гипнотических глаз.
На последнем режиме устройство надсадно гудело, как электрический разряд, и тут начиналось научное волшебство звукового нагрева. Пока дядя Мур сотрясал звуком воздух, где-то на этаж выше Анна Фёдоровна ставила суп в микроволновую печь – это было куда проще, дешевле, а главное эффективнее. Кроме того изобретатель отказывался признать связь звукового нагревателя и чудовищного метеоризма, таинственно сопровождавшего его секретные эксперименты.
Со временем дядя всё больше и больше проникался ни с чем несравнимым чувством величия, радости и восторга. Он понимал, что этого не добился ещё никто, что результатом этого открытия могут стать такие же прорывы для всего человечества, к каким привели те ничтожные на первый взгляд случаи, когда глуповатый людоед, пытаясь заточить кремневый топор, нечаянно зажег пучок сухой пакли, пришил палец к рыбе или, высасывая из кости мозг, неожиданно получил мелодичный и приятный для слуха свист.
Но, Боже мой! За что таким открытием ты наказал переулок Враженский? В чем был смысл? К чему всё вообще? Сего постичь он не мог. И это доводило его до нечеловеческой ярости, незнакомой хомо эректусу. Оно не могло быть красиво запатентовано с немедленным предложением от ведущих японских компаний, а соответственно не могло быть продемонстрировано интеллектуальным гостям. А этого желал он, казалось, больше всего на свете.
И что тогда оставалось? Иногда, выдёргивая косы проводов, он хватался за стальную полоску рессора, но родительский инстинкт, что-то вроде дуновения в животе или простой