Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым. Отсутствует
Поколение, достигшее возраста писания мемуаров (хотя таких поколений сейчас несколько, учитывая, что ценз на право вспоминать резко снизился), ощущает, что на его веку сменилось несколько исторических эпох, совершились перемены, которых в более медленном прошлом хватило бы на несколько поколений. Отсюда особенно настойчивое желание вспомнить и сохранить пережитое в литературном слове, отсюда же и острота переживания того, что, казалось бы, существовало совсем недавно, еще свежо в памяти, но уже безвозвратно отодвинулось в прошлое, ушло вместе с людьми. В деревенской прозе добавляется своя острота от того, что уходят не просто отдельные люди, но определенный человеческий тип вместе со свойственным ему жизненным укладом. Тем более настойчиво стремление сохранить в литературе, то есть передать, традиции культурной памяти.
Естественна настойчивость памяти, естественно сожаление, которым человек сопровождает необратимое движение времени, однако естественностью этих чувств нельзя оправдать не только желания вывести из своего сожаления философию истории и нравственный идеал, но и излишнюю снисходительность к своему герою. Сожалея о деревенском жителе, каким он теперь видится по воспоминаниям детства, писатель подчас склонен дать ее теперешнему обитателю совет – как можно больше сохранить в себе неизменным, не поддаваться на перемены. Хотя совет должен был бы касаться другого – того, как в эти неизбежные перемены включиться.
Когда лет 15–20 назад литературе предстояло заново открыть для себя деревню, оправданным был подход к ней по контрасту с городской жизнью. Важно было увидеть ее как мир непохожий и особенный. Не идеальный, но устроенный по своим человеческим законам. Когда эти законы показались непревзойденным и едва ли достижимым образцом, то именно на этот образец в большей мере, чем на реальность, было ориентировано литературное изображение. Тогда-то и доверились памяти, занялись припоминанием некогда слышанных слов, добавляя к ним уже в качестве современной оценки новые или, точнее, извлеченные из хорошо забытого старого понятия, с помощью которых оформилась нравственно-философская программа.
Если писателя хотели от нее отделить, о нем говорили: он не идеализирует, он показывает, как жили. Это было достаточной гарантией литературной новизны, а значит, художественного уровня. Теперь этого недостаточно.
Литература о деревне слишком задержалась на изображении по контрасту: цельный мир уходящей деревни перед лицом надвигающихся перемен. Перемены во многом осуществлены, а прежняя цельность теперь – воспоминание. Оно и породило множество произведений автобиографического характера. Часто удачных, ибо предложивших новый взгляд, но теперь уже в значительной мере утративших первоначальную новизну. Мы сейчас свидетели того, как жанр деревенской автобиографии становится слишком частым, а явление, им представляемое, исчерпанным. В этом жанре уже трудно написать вовсе плохо, ибо все приемы накатаны, но почти невозможно