Интеллектуальная история России: курс лекций. Сергей Реснянский
то какую радость они испытают перед правдивыми фактами?[256]
В связи с этим следует обратить внимание на интересный вывод Г.Ч. Гусейнова о риторике Ломоносова. По замечанию ученого, тот подходил к построению текста точно так, как к строительству своей химической лаборатории или физическому эксперименту, организуя текст в соответствии с точно поставленной целью. Это была система подготовки требуемого эффекта. Гусейнов замечает, что еще в своем учебнике «Риторика» (1748 г., на который историки не обращают должного внимания) Ломоносов настаивал на единых правилах повествования и для эпических поэм, и для исторического сочинения, а после них он сразу дал правила построения притчи и басни[257].
Иной подход для выявления «риторичности» и «научности» в историческом письме XVIII в. предложили Г.В. Можаева и Н.А. Мишанкина. Проведя лингвистический анализ текстов двух историописателей – М.В. Ломоносова («Слово похвальное блаженныя памяти Государю Императору Петру Великому, говоренное апреля 26 дня 1755 года») и И.И. Голикова («Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России») – они пришли к выводу, дополняющему мысль, высказанную Гусейновым. Если текст Голикова по функционально-стилистической отнесенности принадлежит к информативному научному стилю, то текст Ломоносова относится к публицистическому жанру, связанному с эмоциональным моделированием информации, где практически «все синтаксические единицы… носят оценочный характер»[258].
Итак, возвращаясь к историческому дискурсу Ломоносова и Миллера, следует отметить, что именно в историографической операции первого ярко проявилось сочинительское ego.
Он превратил практику препозиционных актов (отсылка на объекты-источники, историческую литературу и их авторов) в полемическую игру с оценочными высказываниями. Последнее наглядно показывает текст его известных «Замечаний» на работу Г.Ф. Миллера: «Миллер свои мнения утверждает… весьма неприлично», «весьма несправедливо и дерзновенно», «без всякого успеху», «весьма смешным образом», «говорит весьма предерзостно и хулительно», «равно как на показ для смеху». О Байере русский ученый заметил, что тот «впал в превеликие и смешные погрешности», «не умнее сказал он», «сии Байеровы перевертки», «он в таком своем исступлении или палоумстве», похож на «некоторого идольского жреца, который окурив себя беленою и дурманом… дает сумнительные, темные, непонятные и совсем дикие советы» и т. д.[259] В письменной полемике он демонстрировал риторическую, отличную от научной, практику ведения спора. Например, замечая оппоненту, что описание Нестором древлян (которые, как известно по Повести временных лет, жили «звѣриньскимъ образомъ, живуще скотьски»)[260]имеется «только в искаженной летописи Нестора»[261]. Кроме отношения к полемике, замечание Ломоносова демонстрирует еще и его стиль отбора сюжетов, подлежащих «забвению».
Практика препозиционных актов его оппонента Миллера
См.:
См.:
Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. СПб., 1846. Т. 1. С. 6.