Послушайте, Лещёв!. Лев Таран
доживают
Немногие из этих людей.
Дежурство
Мои больные – сумасшедшие,
чего-то в жизни не нашедшие.
Что сделать мне? Чем им помочь?
Светает. Тихо тает ночь.
Я закурил… А знаешь, парень,
Не тратишь ли ты время даром?
Не разменял ли ты стихи –
Свой Божий дар – на пустяки?
Мои больные просыпались.
Молчали вновь. В тоске метались.
Я был им так необходим.
Я встал. Рукой развеял дым…
Он нелюдим. За ним следят.
В любой щели шпики сидят.
То кашу у него съедят,
То с крыши птичками слетят.
Вот очень бледный спозаранку
Фонарь моргает под морзянку.
Вот здесь сапог оставил след.
Не след – а бомбы силуэт.
Вот люди говорят… о чём?
Ведь каждый знает, что – почём.
Туман, туман – как во хмелю.
Жизнь страховать зовут афиши.
Он хочет крикнуть: ненавижу!
А получается: люблю!
– Я государь! Я господин! Мои декреты в силе!
– Порядок здесь для всех один, – его предупредили.
Но он твердил: – Я государь! – И, простирая руку,
Он звал людей куда-то вдаль, а сам ходил по кругу.
И тапочек слетал с ноги, и мучила икота.
Он понимал: опять враги задумывают что-то.
Он всю планету покорил… И, покорив планету,
Вновь к санитару подходил и клянчил сигарету.
Комиссар
Две подушки в изголовье. На губах запёкся жар.
Умирал от белокровья бывший красный комиссар.
Снова он оглох от лязга. Снова топот, пыль, огни.
Где вы, где вы, ночи Спасска, волочаевские дни?
Где долины те и взгорья? Вновь мерещится крыльцо
И, опухшее от горя, бабье жалкое лицо.
Не жестокость – просто было в те года не до любви.
Революция трубила в горны звонкие свои.
Вот и всё… расплылись лица и утихли голоса.
Лишь тачанка мчится-мчится. Все четыре колеса…
Рядом два человека лежат на кровати и молча –
Молча смотрят они, как колышутся лёгкие шторы.
Тускло светит ночник, отражаясь в серванте, в комоде.
Он всё курит и курит. У неё раздуваются ноздри.
Вот присела она. Одеялом укутала ноги.
И опять тишина. Тихо-тихо. И только об лампу
Мотыльки полуночные бьются – так глухо, так нежно…
Два чужих человека лежат на кровати.
Им – тесно.
Деревня Казанка
Просёлок, рыжий от хвоинок, весь в лёгком сумраке лесном.
И чей-то старенький ботинок – лежит, примятый колесом.
И вот над жёлтым косогором приподымается село.
Поёт телега хриплым горлом, поёт бездумно и светло.
Синеет поле в отдаленье. И лес – оранжевый, рябой.
И словно знаки ударенья, дымы над каждою трубой.
Памяти Дмитрия Кедрина
…профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая.
М. Голодный
…профиль