Обручник. Книга вторая. Иззверец. Евгений Кулькин
тормозом раскрепощения личности».
– Троцкий прервал чтение.
Он уже привык прикладывать свою биографию к вновь открытым обстоятельствам.
Кем же является он в «когорте тех, кому под тридцать»?
Да, такой именно критерий запустил гулять по своему письму Боязник.
Конечно, начитавшись Маркса и почти ничего у него не поняв, Троцкий уразумел главное: нужно как можно больше и, по возможности, красочно, говорить.
Тогда о тебе уважительно скажут: «Оратор».
Тут нельзя путать с низменным «оратай».
Пахать – это не его стезя.
А потом он уже пострадавшая за идею сторона. Тюрьма и ссылка – это высший сейчас политический зачет.
Конечно, потребуется принципность – очень нелюбимое Троцким проявление характера. Но и тут можно правдиво притворится.
Ибо опыт кое-какой более чем имеется.
Однако, что же дальше пишет Боязник?
«Меня часто посещает одна крамольная мысль: а нужно ли народу жить лучше, нежели он живет в настоящее время?
Ведь призыв к несбыточному – есть препарация сказки.
Ибо рано или поздно поймется истина, которая ужаснет: русский народ не способен сделать себя счастливым.
И не оттого, что не знает, что это такое, а потому что за идею может только платить соплями, нюнясь перед кем-то, как ему тяжело.
А чтобы – с помощью хотя бы зачатков ума – помочь себе в этом, как правило, не идет и речи.
А вы же с вашим пресловутым Марксом хотите скрестить косу с серпом, чтобы получить гребенку для расчесывания волос в интимных местах. Истинный друг для народа тот, кто идет с кнутом, чтобы им выбивать дурь будущего счастливца.
Враг же несет пряник.
Решето пряников.
– Ешь, дорогой! А время потерпит. И борона не усохнет. И плуг – не зуб – из борозды не выпадет».
Сжевал прянцы, а поля-то остались пустыми.
Нет, дорогой Владимир Ильич!
Если ногти по локоть не обрезали, то и за ножницы нечего браться». Троцкий опять остановил чтение.
Его ело удивление: какое несоответствие являл этот человек по отношению к тому, кем казался и кем на самом деле был.
Это же артист всех времен и народов!
И в пору, когда он над этим размышлял, к его столику, – а он читал письмо в кафе, – подошла женщина.
– Я – графиня Мелик-Пашаева – сказала она.
Троцкий преклонил голову.
Ее глаза требовательно смотрели ему прямо в лицо.
– Кажется, вы читаете письмо, адресованное не вам?
– Удивлен вашей проницательностью.
– Тогда верните его адресату, – голос чуть срывист, но приятен.
– Если у вас мужское имя-отчество, то пожалуйста!
И он показал ей начало письма.
Графиня зарыла лицо в ладони.
– И тут обман! – простонала. Посидев немного, она попросила:
Закажите мне водки.
И уточнила:
– Русской.
Она выпила залпом.
Леончик, – сказала, был странным человеком.
Но