Обручник. Книга вторая. Иззверец. Евгений Кулькин
именно занудство он стал замечать за собой последнее время, ибо увидел уже столько всякого и разного, что, естественно, планки критерия поднял на неимоверную высоту.
А вот кастаньет-то не услышал. И серенад – тоже. И корриду не досмотрел до конца.
А тот же Гамлет сказал, коли все это не примешь близко к сердцу, то, считай, в Испании не был.
И все же письмо он допишет.
Вернее, начнет сначала.
И он, обмакнув перо, повел своим, как сказал Некто, нестихотворным почерком. Тогда Макс еще спросил, почему ему так кажется, что у него какой-то уж больно прозаический почерк?
И тот объяснил:
– У тебя почерк напоминает череду бесконечно ползущих куда-то сороконожек. А почерк поэта легок, как дымок папиросы.
И Макс написал:
«Мама, своим непоэтическим почерком я сообщаю…».
9
Для того, чтобы стать сумасшедшим, русскому человеку надо совсем немного. Вот так – сразу – без подготовки, перенестись, скажем, из какой-то Калуги или Пензы в Париж. И – все.
Там можно обомлеть до той поры, когда последняя живинка не оставит твою душу.
Ведь в России все воспринимается из наличия масштаба и престижа.
У нас самая необъятная страна.
А то, что нельзя объять, зачем его хоть как-то обихаживать, чтобы ласкало глаз?
Можно все это обернуть в обыкновенную бросовость.
В лучшем случае, в тихое запустение.
Вот почему, удивленный всем увиденным на Западе, и решил Петр Великий «рубить» окно в Европу.
Ну, судя по Петербургу, все же прорубил.
Но – не далее того.
Так, или примерно так, размышлял Макс Волошин, когда шел, как это всегда делая пешком, по полюбившимся ему местам.
Сейчас он шагал к Парижу.
Вокруг нежно дерзает зелень.
Пока она только в показном варианте.
В витрине магазина мелькнул экстерьер полуобнаженной нимфы и тут же им охальновато было произнесено:
– Разврат нам только снится.
На брусчатке посмеиваются подошвы.
Вспомнилась ругачка старой бабки на каком-то вокзале в России: «Худабедь тебя забери!».
– Ху-да-бедь! – повторилось со вкусом. Как хруст капусты, не успевшей достигнуть срока полной спелости.
Хотя капуста, кажется, не спеет. Она напластовывает себя вокруг кочерыжки.
Интересно.
Хочется чего-то квашеного.
И вообще давно уже не спалось с традиционными утренними досыпами.
Вспомнилось, что именно московская аура растворяет в тебе понятие о собранности.
В Коктебеле он встает ни свет, ни заря.
Ах, Карадаг! Рифма стоит в головах.
Господи! Как в мире всего много и как коротка жизнь!
А кем это сказалось: «Власть – это экзамен на гнусность»?
А та же бабка, вместо «суматоха» говорила «шуматоха».
Разница всего в одной букве, а сколько сразу глубинно понятного.
Зато в его фамилии и Гамлетовой тоже дело всего в одной букве, но…
Только теперь окончательно понял он, что его не то что тянет, а как бы наводит на людей хоть в чем-то, но