Провинциальные тетради. Том 2. Вячеслав Лютов
языка и еще целый ряд «филологических тем».
К счастью, поэты молчат – так как умирают еще до рождения своего «биографа». Но как часто встречаются в их дневниках печальные взгляды в прошлое – там, в прошлом, было самое лучшее из всего написанного. Оговорить это лишь тоской по утраченной молодости, по «стране березового ситца» – было бы просто несправедливо. Здесь движение другое, особенное.
Первая книга есть последняя книга…
Все творчество поэта, по сути, есть единокнижие. В Европе и Америке это совершенно четко выразили Бодлер и Уитмен, в России – все тот же Батюшков, ограничив пределы своего творчества одной книгой: «Опыты в стихах и прозе».
Первая книга – это своеобразный договор поэта с современниками, в котором, собственно, и указывается знаменитое: «Кто пришел, зачем пришел?» Первая книга, еще не отягощенная ни виртуозностью, ни культурологией, ни поиском, ни философией, является в жизни поэта самой непосредственной и, как правило, самой искренней. Именно в ней собрана вся натура поэта, его бессознательное начало в выборе тем, образов, его созвучия и предпочтения.
Все дальнейшее творчество – лишь вольный пересказ первой книги.
Даже делая маленькую, но первую подборку стихов в какой-нибудь журнал, поэт отбирает не самые лучшие, но самые любимые – те, где он весь.
Первая книга становится истоком мифа…
Все творчество Блока есть его отношения с первой книгой: «Прекрасной дамой»; в 1920-х годах Есенин вернулся к своей «Радунице»; Гумилев всю жизнь оставался «странствующим и воинствующим» конквистадором; Пастернак все свои сборники избранного открывал неизменно старым «Февралем…» с его чернилами и слезами; как мечтала Цветаева вернуться в сияние своего «Волшебного фонаря»!..
Камень брошен в воду – и теперь вода живет его кругами…
* * *
Ролан Барт в своих «Мифологиях» приводит печальный пример восьмилетней девочки-поэтессы Мину Друэ – из нее был соткан миф о гениальности. Есть особая страница в судьбе поэта – это фетиш поэта; миф, совершив круг по страницам периодических изданий, возвращается обратно, благодаря публике, уже стозевным – и попросту проглатывает поэта.
Больше всего достается «гениальным» детям…
На моей памяти было два таких «детских» мифа – один связан с Никой Турбиной, другой – с Викой Ветровой. К одному мифу руку приложил Вознесенский, к другому – Евтушенко.
Отличало эту поэзию явная недетскость и особое желание смерти. Оно-то и отвечало требованиям иллюстрации детских неврозов. Барт был прав в одном: общество желало «явить гения» и гений не заставлял себя долго ждать – приходил, сотканный из чужой поэзии. Ни Мину, ни Ника-Вика не имели в своих текстах личной мифологической основы, которая бы, пользуясь словом Н. Бердяева, их объективировала. Они остаются как некий общественный миф, для которого они – лишь «детский» повод.
К слову, общественные мифы скоротечны – потому-то ныне