Провинциальные тетради. Том 2. Вячеслав Лютов
безобразного – две стороны одной медали…
Галатея родила Пигмалиону ребенка – оживление способствовало началу новой жизни. Наши же портреты «оживлены» лишь затем, чтобы умертвить кого-нибудь.
После того, как художник бросил кисть и сбежал, старый ростовщик умер – дух оригинала перешел в портрет; после того, как Холлуорд нарисовал невинного и прекрасного юношу, явился бездушный монстр – оригинал умер…
* * *
Роковое в каждом портрете то, что портрет не может иметь двойников – он утрачивает их, как только кисть художника сделает последний мазок. Именно эта обреченная единственность портрета встревожила и Гоголя, и Уайльда и заставила их искать двойника – только двойник способен оживить портрет и сделать его, если исходить из мысли Ю. Лотмана о двойничестве, фигурой мифа.
С этого момента изображение перестает быть просто изображением, пространство холста наполняется первобытным мышлением, зарей человечества, высветившей миф как миропонимание.
«Изгиб ваших губ переделает заново историю мира».
* * *
«…И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в раму обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам…»
Белинскому в свое время не понравился именно этот «фантастический элемент» – упрек Гоголю был естественен: позволительно ли писателю, создавшему «Ревизора» и «Мертвых душ», заниматься страшными сказками!
Позволительно – иначе не стал бы Гоголь в 1842 году заново переделывать всю повесть. Конечно, следует оговорить: вторая редакция во многом была зависима от религиозного перелома в судьбе Гоголя – а потому история художника, нарисовавшего дьявола, есть личная история Гоголя и во многом его программа.
Сказочный же портрет остался почти неизменным: и было в этой «сказке» то, на что старая критика не обратила внимания: «нет ли здесь какой-нибудь тайной связи с его судьбою, не связано ли существование портрета с его собственным существованьем, и самое приобретение его не есть ли уже какое-то предопределение?»
Глаза страшного ростовщика, прожигавшие насквозь и забиравшиеся внутрь, теперь целиком управляли положением – калечили души, жизни; это было помутнением, замешательством. Портрет ростовщика есть своеобразная персонификация рока, судьбы, это мифический бог предопределения, сказавший совершенно ясно и однозначно – судьба человека суть промысел темный.
Бог дал человеку душу, дьявол наградил человека Роком…
* * *
У Чарткова была одна идея, «более всего согласная с состоянием его души» – ему хотелось изобразить «отпадшего ангела». Эту работу сделал за него Оскар Уайльд.
* * *
Портрет работы Бэзила Холлуорда, несомненно, сложнее, чем те глаза, которые, по примеру Леонардо да Винчи, задействовал Гоголь. Сложнее хотя бы потому, что портрет Дориана Грея лишен сказочных хождений – в нем нет той инфантильной