Провинциальные тетради. Том 2. Вячеслав Лютов
Грея».
Если изъять из него одну единственную вещь – сам портрет работы Бэзила Холлуорда – то роман сразу же потеряет всю свою ценность, представ обыкновенной интеллектуально-эстетической игрой, причем довольно низкого уровня.
Судите сами: герои романа столь прозрачны и узнаваемы, что за Дорианом, продавшем свою душу, отчетливо проглядывается Фауст, за лордом Генри Уоттоном, этим веселым циником и проводником Дориана в мир страстей и наслаждений, выглядывает Мефистофель именно кисти Гете, за печально историей актрисы Сибилы Вэйн, влюбившейся в Дориана и брошенной им, опять-таки вырисовывается история гетевской Гретхен – Уайльд даже не потрудился придумать иной конец, как самоубийство. Эта троица, оформившая некогда первую часть бессмертного «Фауста», теперь в тех же одеждах блуждает по страницам романа Уайльда. В них нет ровным счетом ничего нового и даже ничего интересного – разве только шутки лорда Генри чуть-чуть украшают чтение и даже могут служить материалом для фрейдовского «Остроумия»
Ничего нового не вышло и с Нарциссом, чертами которого Уайльд наградил своего героя, – дальше хрестоматийной трактовки дело не идет. Поиск наслаждений, от которых «сгорел» Грей, снова напоминает Фауста с его жаждой познания любой ценой. А уж полемика вокруг Искусства и Действительности – стара как мир…
Художественный талант Уайльда состоял, быть может, лишь в том, что убогость его героев лишь подчеркнула ценность самого портрета и художника, его нарисовавшего. Поэтому и запишем: портрет Дориана Грея – главный герой этого романа…
* * *
История с портретом, как она дана у Уайльда, принадлежит к тем гениальным порождениям фантазии, которые оправдывают все погрешности их словесного выражения. Мы не столько следим за нагромождением грехов Дориана и умиранием его души, сколько за изменением в портрете, нас больше волнуют превращения именно на холсте, чем похождения того уродливого существа, что спрятано под маской молодости и невинности. В какой-то мере мы должны быть благодарны Сибиле Вэйн, отравившейся, кстати, снадобьем для гримировки, – в ту минуту, когда она выпила яд, на портрете Дориана впервые появилась жестокая складка у губ…
«Есть что-то роковое в каждом портрете. Он живет своей особой жизнью…»
* * *
У меня, к большому сожалению, нет достаточно «полного» Уайльда (с письмами и подробными комментариями), чтобы я мог бы решить один навязчивый вопрос – был ли знаком Уайльд с «Портретом» Гоголя?
Вообще, Уайльд русскую литературу знал очень хорошо, если даже отважился сделать своими героями тип русского нигилиста, заявленный когда-то Тургеневым. А потому более чем вероятно, что он читал историю художника Чарткова и даже взял ее за одну из основ. И Дориан Грей, и Чартков, по сути, занимаются одним и тем же – уничтожают красоту, уродуя все, что попадается им на пути. Они даже кончают собой одинаково – вонзают нож в полотно с надеждой, что отомстят кому-то за свою искалеченную душу.
Кто