Собрание сочинений. Том 9. Евгений Евтушенко
галдят заполошно:
«Трохи схож з Евтушенком…» —
а все же не могут признать до конца,
но, учуявши
кровь оселедцевых предков моих —
в Запорожье
мне с ножа предлагают сальца.
А бывают порой и совсем недогадливые,
и не верится им,
что еще я живу:
«Вы, товарищ, тот самый поэт…
Ну, да как его…
Но ведь если вы он,
то ведь он уже у —».
Кто целует мне руку пьяненько.
Кто сует мне кровянку,
кто пряники,
кто шипит:
«Вас бы всех извести…»
вроде сбрызнутой злостью извести…
Только кто эти «все»?
Познакомиться до смерти хочется.
Может, зря я считаю,
что я в одиночестве?
А на самом-то деле любой на земле,
кто не хочет ошейника,
человек, похожий на Евтушенко,
и не так уж нас много,
и не так уж нас мало,
чтобы всем нам ошейником шеи сломало…
Но бывает порой тошнен́ ько
человеку,
похожему на Евтушенко,
когда в нем,
налетая, как стая ворон,
люди видят кого-то,
кто вовсе не он.
Не поймешь, где прославленность,
где ославленность.
Может, лучше забытость молвою,
оставленность?
Кто же я?
Где такая волшебная щел́ ка,
сквозь которую мог бы в себя заглянуть
человек, похожий на Евтушенко,
и понять, где он сам,
ну, а где – кто-нибудь…
Госубарственность
Где такая государственность,
как гражданственная страсть?
Но зато есть госубарственность —
неумение не красть.
Кто мы, взрослые ли, дети ли,
если так легко дурят
государственные деятели,
будто малых октябрят?
Стыд России – госубарственность.
Сохранить бы к Родине
просто пушкинскую дарственность,
словно к Родионовне.
2009
«Мне позывные футбола спойте…»
Мне позывные футбола спойте,
и я вам с ходу их подпою.
Я стал поэтом в «Советском спорте»,
и в нем я выбрал судьбу мою.
На главной родине есть много родин:
Одну на станции Зима обрел.
Футбол великий – он благороден.
Одна из родин