Недосказанность на придыхании. Татьяна Миллер
от времени, Мама заходила в кухню: «проверяла» на каком этапе находился процесс, и чаще всего, «находился» он на нулевом, но к концу 4 часа, её терпение, обыкновенно, «лопалось»: она в гневе влетала на кухню и заливала мне этот сок в рот силой, ударяя стаканом о зубы. Вызывая громкое клацанье: я сопротивлялась, боролась, кричала, сок проливался, отчего Мама ещё пуще выходила из себя и ещё пуще злилась, но стакан этот, в конце концов, опустошался: в рот или на голову.
И вот, вижу я себя, неподвижно сидящей за столом, заторможено и тяжело, еле поднимая и опуская переполненные слезами, ресницы, с безнадёжно опущенной низко головой и омертвелыми руками на коленях… Катятся слёзы, свисают сопли, а с распущенных длинных волос, сверху головы, медленно стекает гранатовый сок: по лицу, одежде и, плача вместе со мной, отрешённо капает он на пол ….
Даже спустя столько лет, в мои 42 года, имея своих собственных двоих детей, я до сих пор не могу понять: к чему было так мучить ребёнка?
Все эти тягостные переживания, неподъёмным весом легли на мою сверхчувствительную детскую душу и в позднем возрасте отразились различными «своеобразностями» в моём поведении и привычках.
Мои дети тоже кушают неважно, но вот методы у меня совсем иные. Либо хитрецой: я мешаю то, что им не по вкусу, но надо кушать, с тем, что они любят, либо – с весельем: когда мы месте готовим, вместе хватаем полусырое, вместе хохочем, вместе накрываем на стол, и, увлекаясь этим весельем, дети уплетают всё, что необходимо.
Впервые я попробовала настоящий гранат в Санкт Петербурге, уже будучи студенткой Университета. Мне было 18. Признаться, что прикасаться губами к причине моей душевной детской травмы, я никак не желала, но согласилась лишь из приличия и глубочайшего уважения к моему профессору, который мне его и предложил.
Я очень хорошо запомнила свои ощущения: «сначала сладость и удовольствие, а потом – горечь: семена. Точно, как в жизни.». И мне полюбилась эта мысль: невозможно кушать только одно сладкое: очень скоро захочется кисленького и даже горьковатого. И, если жизнь нам этого не предоставит… мы создадим эту горечь себе, своими же собственными руками.
ПИСЬМО 11
Нассер… Знаете что? ….. Дождь соблаговолил меня своим посещением… Такой осенний, жалобный, съёжившийся дождик… вкрадчиво ропщет, причитает о чём-то… и сам не знает отчего: «А чтобы мне не побубнить маленько?» – мимолётно призадумался он, и вот, бубнит… а я смотрю и слушаю.
Нассер… Я самозабвенно вселенски люблю дождь… с преданностью немыслимой и никому не постижимой. Ураганы, штормы.. – это же сколько страсти, чувств, слёз, и всё – подлинное, неподдельное и главное – каждый раз неповторимое, и при всём этом – - никакой фальши и театральности!
Каждое утро, чуть встав и едва продрав глаза, ещё до чистки зубов, завтрака и прочего, я начинаю с того, что первым делом жадно, в полуслепую,