Понкайо. Евгения Минчер
с горячностью уверял ее в нетленности своей любви, рассыпался в пылких признаниях и жаловался на «режущую сердце» тоску по тем дням, когда они были вместе. Своим горящим взором и торопливой речью он напоминал одержимого. Настойчивость, с которой Валентин хватал ее за руки, граничила с повелительностью, он нисколько не сомневался в своем превосходстве и был заранее уверен в ответе. Это позволило ему не выбирать выражений. Беспрекословное подчинение Лолы было для него явлением вечным и постоянным, как ветер или дождь. Если бы в его глазах стояли слезы, а с красиво прорисованных природой губ слетали отчаянные мольбы, будь он хотя бы на одну десятую не так напорист и груб, и девушка наверняка растерялась бы и не знала, что делать. Но в итоге именно эта хорошо знакомая ей деспотичность помогла прийти в себя, справиться с подступающей панической атакой и ответить решительным отказом.
Изумленный и растерянный, Валентин не сводил с нее темных глаз. Перед всем честным народом он не мог устроить сцену, но непослушание питомицы выбило его из колеи. Разозлившись, он рывком притянул девушку за руку и, не разжимая губ, принялся стегать ее давними угрозами. По жилам разлился стылый ужас. Дневной свет начал угасать, окружающий мир поблекнул и расплылся, точно акварель под водой. Закружилась голова, Лола ощутила слабость в ногах и едва не осела на землю, но сделала над собой последнее усилие и, не глядя демону в глаза, потребовала отпустить ее, иначе она пожалуется матери и та примет меры, которые он давно заслуживает. Валентин тут же убрал руку. Лола не оглядываясь сошла с крыльца и с гулко колотящимся сердцем, на грани обморока, села в автобус.
После этого Валентин окончательно исчез. В следующий раз она услышала его имя весной. О нем сообщали по телевизору. «Молодой человек двадцати одного года сбросился с крыши двенадцатиэтажного жилого дома». Упоминалось обвинительное любовное письмо на шести страницах, обращенное сразу и к предмету своих страданий, и ко всему миру, но имя девушки, которая «бессердечно игралась чувствами», огласки не предали.
Его мать писала Лоле по «аське» длинные сообщения, испещренные ошибками, начиненные вопросительными и восклицательными знаками. Беспрестанно проклиная небеса за несправедливость, она плакалась о тех временах, когда ее сыночек дружил с Лолой и был счастлив. «Если бы вы не расстались, Валечка не связался бы с этой вертихвосткой и не потерял бы голову. Будь неладна эта девка! Пусть сдохнет! Вот скажи, Лолочка, разве не имею я права желать ей смерти? Она лишила моего сыночку рассудка! Она не имеет права жить! Гореть ей в аду, паскудине!»
Всему есть предел. Лола вовсе не была по натуре жестока или мстительна. Ей было несложно отыскать в своем сердце сострадание даже к такому человеку, как Валентин. Но сочувствие к его матери не смогло пробиться через плотную баррикаду воспоминаний о том, как женщина отсиживалась в соседней комнате, пока ее сын орал на девушку, молотил кулаками в стену, сыпал угрозами убить. Ни разу