Как угодно. Георгий Полоз
облаков, дерева, реки
рама велосипеда
синий мальчик Кришна
развесил пухлые губы
так хочется петь и танцевать
по-дурацкому
с цацками лам
браслетом месяца
в полотне степи
бороться с калмыком
во имя Всевышнего
кожу изодрав
и потом, чтобы лечь с тобой,
вымыть голову кислым
молоком.
«Разбрюхатилась весна …»
Разбрюхатилась весна —
Ой ведь дура, ой красна,
Побежала по задворкам,
По сусекам, по столам,
Перегаром по пригоркам,
Всем алейкум, всем салам!
Говорит – теперь я баба,
Маслянистая услада,
Ой ведь дура, ой красна
Возвращенкою ткана.
Выпей мягкую сосульку
И пока качаешь люльку,
Навий день благодари,
Что молчат монастыри.
«Так где же ты был…»
Так где же ты был,
когда тебя не было?
За сетью созвездий
небесного невода?
В тени подозрений
и сводчатых арок?
В мерцании айсберга?
В капельках пара?
Ты строил дворцы
досточтимых отцов,
стал сочною шлюхой,
вождем кузнецов,
тряпичником, воином,
поэтом, ученым,
скрипичным ключом,
воскресеньем прощеным,
горою и городом,
гулом турбин,
и голым рабом,
что несет паланкин,
Ганешей, конечно,
Иисусом и сном,
и днем белоснежным,
и красным вином.
Поэтому к черту
стихи бытия,
стихия уверена —
я – это я!
Оставаться одному
Подумать только —
оставаться одному,
смотреть в окно,
в обои и обиды,
не соблюдать режим,
не строить виды,
не верить беспокойному уму.
Померкнув
между первой и второй
от жгучих губ
вечнозеленой феи,
плениться музами
да музыкой Орфея,
и как паяц заигрывать с хандрой.
Тревога
А помнишь, было иначе?
Та панорама —
окно в никуда,
Там мы,
томные мальчики,
раскидывали на года —
пагоды слов,
институты,
парки, водку, луну,
невозмутимость Будды,
телеэфиры…
и тут ты,
всасываешь
что к чему
«Сирота Ясунари в пожаре заката…»
Сирота Ясунари в пожаре заката
Пасту чая неспешно обдаст кипятком,
Выдох трех крепостей – безупречная ката,
Но в заставах застыл мироздания ком.
Так в дыму криптомерий цветет Камакура,
Разрывает