Последний день Владимира Васильевича. Виктор Усачёв
борьбы.
– Во-от, – сразу начала она, – во-от… как его… под мудрым руководством партии, оказывается, мы победили. Твои партийцы, оказывается, ковали этот… как его… щит победы. Пока мы пухли с голоду, жрали кору да куриный помёт, эти… как их… вожди жрали этих самых кур, да ещё щит победы ковали! Козлы они, вот кто!
И она вызывающе-победно посмотрела на мужа. Она знала, что, несмотря на все разоблачения, муж так и остался, как истинный коммунист, верен своей партии, как верен во всём другом.
Владимир Васильевич не мог не ответить на вызов и тут же парировал:
– Ну что, что ты несёшь, Петровна (так, по отчеству, в минуты крайнего раздражения называл он супругу)? Причём здесь… эта… вожди?
– А при том! Вон… как его… Ленину вашему, вечно чего-то просящему, в каждом городе статуи понатыкали, да ещё музеев разных… а вам, победителям, – шиш с маслом! Ка-ак же – не просите, значит – довольны! Доживайте свой век и… как его… радуйтесь своей убогой жизни.
– Опять ты за своё! Ты, Петровна, эта… брось тут мне агитацию! У меня вон какая пенсия, да лекарства бесплатные…
– …которых не достанешь! – докончила за него супруга. – А дом… дом-развалюха?! Ну что, что мы будем делать, когда ты…
Она осеклась, нахмурилась и вышла в другую комнату, махнув рукой, от греха подальше.
Но то – вчера, но сегодня… сегодня надо терпеть. Она вздохнула и снова принялась хлопотать.
А за окном набирал силу начаток дня, и постепенно развиднелись недальние пространства, задёрнутые утренней мглой и мочливым характером погоды, скрывающим до поры все прелести майской свежести природы. Весна совсем не спешила входить в свои права, она словно дразнила людей и всякую иную живность, любящую тепло и свет, заставляя их ждать и нервничать. И развидневшиеся пространства, такие же тусклые и унылые, не могли дать ни радости существования, ни правильности мыслей. От природы не веяло добротой, способной сподвигнуть человека на деяния, а доброту привносило солнце посредством сияния и горячей энергии. Но солнце ещё не пришло, и потому влага в воздухе копилась, заставляя его разбухать и стеснять дыхание разным живым существам.
Поэтому и спрятался в доме Владимир Васильевич, надеясь избежать такого стеснения в груди. Но дом совсем уже не мог, в силу своего возраста, защитить своих обитателей от наружного влажного дыхания, пропуская уличную морось сквозь многочисленные микрощели в стенах и сквозь дырявую крышу. И никакая душегрейка не спасала от внутреннего дрожания тела.
«Ей там хорошо, – подумал старик о жене, – ей там тепло. Может, пойти, погреться?»
Но кухня – участок работы, и находиться там праздно любопытным нехорошо, а того более – стыдно.
Он прислушался: что-то громко и мерно стучало, отдаваясь в висках. Потерев виски, он снова прислушался – стучит. Но что? Заскользив глазами по комнатушке, – вещей-то всего ничего! –