Последний день Владимира Васильевича. Виктор Усачёв
что их, списанных, снова заставляют работать, отказывались служить человеку: то трубы дырявились от ржавчины, то мотор, качающий воду из скважины, начинал «чихать», то вентиль протекал и прочее, и прочее. И всё чаще, и чаще с годами, и всё безнадёжней. И всё это – дом, огород – цепко и властно держало хозяев, не давая ни минуты послабления. Да и то сказать: хроническое безденежье… труд, которым занимались всю жизнь супруги, конечно, оплачивался, но не слишком большой денежкой – а нечего и говорить про пенсию!
«Если страстно думать над всем этим, не доставляющим никакой радости, то забывается всё другое… хорошее», – подумал Владимир Васильевич, силясь вспомнить это самое хорошее в своей жизни. Но он уже не управлял своими мыслями, которые упорно возвращали его к одним и тем же проблемам. И чтобы не доставлять ещё одной обиды жене своим беспомощным бездельем, он, закончив чаепитие, снова вышел во двор, где его уже поджидал мокрый Тимка.
В природе по-прежнему наблюдалась какая-то безнадёга: мочливость низко висящих облаков было то слабей, то сильней, как будто кто-то невидимый там, вверху, тужился из последних сил, испражняя свои надобности на ненавистную землю. Но вдруг эта морось прекратилась, как бы давая старику возможность заняться не только мыслительными делами, но и практической работой. И он, оценив такую возможность, взял в сарае дырявое ведро и пошёл на огород собирать разнохарактерный мусор, вылезший из земли. Но чем больше он собирал разные камни да мослы давно умерших животных, тем сильнее одолевала его тоска от сознания бесполезности такой работы. Даже Тимка, вознамерившийся было помочь хозяину посредством обнюхивания камней и костей, быстро бросил это занятие, с недоумением наблюдая за хозяином, – ведь они же мёртвые! Даже его любимые кости не пахли остатками плоти и ничем не отличались от мёртворождённых камней – так чего же их собирать?! Потому, понаблюдав некоторое время за хозяином, он, недоумённо потряхивая головой, поплёлся в свою конуру, чтобы там подождать его возвращения.
А Владимир Васильевич продолжал мешкотно, как автомат, работать на очистке огорода. Но тело – не автомат, и оно заявило о своём недовольстве таким прострелом в пояснице, что он, охнув, едва успел сесть на металлический баллон возле ограды, выронив ведро с камнями. Закусив губы от дикой боли, чтобы не закричать, он положил руку на налитую тяжестью поясницу, да так и застыл в неудобной позе, стараясь переждать боль. Сколько он так сидел – неизвестно, но боль в спине стала постепенно стихать, оставив лишь внутреннюю тяжесть. Почувствовав в себе холод, старик осторожно встал, чтобы – не дай бог! – не встревожить затаившуюся боль и попытался распрямить затёкшую спину. И тут только услышал, как надрывается Тимка. Оглянувшись на лай, он увидел за редким забором человека, отчаянно махавшего руками с улицы, пытаясь, как видно, привлечь к себе внимание.
Владимир