Закатные гарики. Вечерний звон (сборник). Игорь Губерман

      Что нес я ахинею, но не бред,

      поймут, когда уже я замолчу,

      и жалко мне порой, что Бога нет,

      я столько рассказать Ему хочу!

      Любые наши умозрения

      венчает вывод горемычный,

      что здесь нас точит

      червь сомнения,

      а после смерти —

      червь обычный.

      Величественна и проста

      в делах житейских роль Господня:

      никто, как Он, отверз уста

      у тех, кто выпить звал сегодня.

      Старение – тяжкое бедствие,

      к закату умнеют мужчины,

      но пакостно мне это следствие

      от пакостной этой причины.

      Меня пересолив и переперчив,

      Господь уравновесил это так,

      что стал я неразборчиво доверчив

      и каждого жалею, как мудак.

      Я изо всех душевных сил

      ценю творения культуры,

      хотя по пьянке оросил

      немало уличной скульптуры.

      Я дивлюсь устройству мира:

      ведь ни разу воробей,

      хоть и наглый и проныра,

      а не трахал голубей.

      Я времени себе не выбирал,

      оно других не лучше и не хуже,

      но те, кто мог бы вырасти в коралл,

      комками пролежали в мелкой луже.

      Я думаю – украдкой и тайком, —

      насколько легче жить на склоне лет,

      и спать как хорошо со стариком:

      и вроде бы он есть, и вроде нет.

      Забыть об одиночестве попытка,

      любовь разнообразием богата:

      у молодости – радости избытка,

      у старости – роскошество заката.

      За глину, что вместе месили,

      за долю в убогом куске

      подвержен еврей из России

      тяжелой славянской тоске.

      Хоть живу я благоденно и чинно,

      а в затмениях души знаю толк;

      настоящая тоска – беспричинна,

      от нее так на луну воет волк.

      Мы стали снисходительно терпеть

      излишества чужого поведения:

      нет сил уже ни злиться, ни кипеть,

      и наша доброта – от оскудения.

      Когда я сам себе перечу,

      двоюсь настолько, что пугаюсь:

      я то бегу себе навстречу,

      то разминусь и разбегаюсь.

      Я недвижен в уюте домашнем,

      как бы время ни мчалось в окне;

      я сегодня остался вчерашним,

      это завтра оценят во мне.

      Угрюмо замыкаюсь я, когда

      напившаяся нелюдь и ублюдки

      мне дружбу предлагают навсегда

      и души облегчают, как желудки.

      Время дикое, странное, смутное

      над Россией – ни ночь, ни заря,

      то ли что-то родит она путное,

      то ли снова найдет упыря.

      Невольно ум зайдет за разум,

      такого мир не видел сроду:

      огромный лагерь весь и сразу

      внезапно вышел на свободу.

      Давно