Закатные гарики. Вечерний звон (сборник). Игорь Губерман

      В его лице – такая скверна,

      глаз отвести я не могу

      и думаю: Кащей, наверно,

      тайком любил Бабу-ягу.

      Могу всегда сказать я честно,

      что безусловный патриот:

      я всюду думаю про место,

      откуда вышел мой народ.

      Благоволение небес

      нам если светит на пути,

      то совращает нас не бес,

      а чистый ангел во плоти.

      От нежных песен дев кудлатых

      во мне бурлит, как тонкий яд,

      мечта пернатых и женатых —

      лететь куда глаза глядят.

      Не те, кого не замечаем,

      а те, с кем соли съели пуд

      и в ком давно души не чаем,

      нас неожиданно ебут.

      Люблю вечернее томление,

      сижу, застыв, как истукан,

      а вялых мыслей шевеление

      родит бутылку и стакан.

      Всегда сулит улов и фарт

      надежда – врунья и беглянка,

      а дальше губит нас азарт

      или случайная подлянка.

      Что стал я ветхий старичок,

      меня не гложет грусть,

      хотя снаружи я сморчок,

      внутри – соленый груздь.

      Душа полна пренебрежения

      к боязни сгинуть и пропасть,

      напрасны все остережения,

      когда уму диктует страсть.

      Не ведает ни берега, ни дна

      слияние судьбы и линий личных,

      наружная живется жизнь одна,

      а внутренние – несколько различных.

      Мы когда судьбе своей перечим,

      то из пустоты издалека

      дружески ложится нам на плечи

      легкая незримая рука.

      Чтобы избегнуть липких нитей

      хлопот и тягот вероятных,

      я сторонюсь любых событий,

      душе и разуму невнятных.

      Конечно, это горестно и грустно,

      однако это факты говорят:

      евреи правят миром так искусно,

      что сами себе пакости творят.

      Характер мира – символический,

      но как мы смыслы ни толкуй,

      а символ истинно фаллический

      и безусловный – только хуй.

      Бог учел в живой природе

      даже духа дуновение:

      если деньги на исходе,

      то приходит вдохновение.

      Земное бытие мое густое —

      не лишнее в цепи людской звено,

      я сеял бесполезное, пустое,

      никчемное, но все-таки зерно.

      Сижу я с гостями и тихо зверею,

      лицо – карнавал восхищения:

      за что пожилому больному еврею

      такое богатство общения?

      Есть между сном и пробуждением

      души и разума игра,

      где ощущаешь с наслаждением,

      что гаснуть вовсе не пора.

      Век ушел. В огне его и блуде

      яркая особенность была:

      всюду