Под шелест полыни. Юлия Дитрих
он чувствовал, как сигареты начинают тянуть ему карман, заставляя вытаскивать пачку на свет и раздумывать, закурить или нет.
Сейчас Глеба мучало другое чувство вины. Он пытался честно ответить на вопрос: «Отчего так? Почему такой правильный по своей сути поступок, как помощь попавшей в беду женщине, его так обременяет?» Он задавался этим вопросом каждый вечер. Лежа в душной спальне, Глеб задыхался не то от июльской жары, не то от стыда за собственные противоречивые чувства.
Тихо ступая, на крыльцо вышла Прокофьевна. Фокс задрал пушистые бугорки бровей, провожая сухощавую фигуру спокойным взглядом карих глаз.
− Мне, Глеб, поговорить с тобой надо бы.
Глеб сдвинул брови, но кивнул.
− Если ты закончила, то поедем, а то уж скоро ночь. По пути и поговорим, − ответил Глеб.
Внутренне он приготовился обороняться.
Прокофьевна
Уже в машине Прокофьевна заметила растерянное лицо Глеба и вдруг поняла, что ей совсем не хочется его поучать. Поэтому она просто сказала:
− Вера обещала кушать… а ты ее в уборную води по нужде.
Глеб глянул в ее сторону, но значение его взгляда старуха не распознала. Не то облегчение промелькнуло в нем, не то разочарование. Несколько секунд они молчали. Потом знахарка мягко добавила:
− И, Глебушка, ведро из комнаты унеси. Будет…
Глеб коротко кивнул.
К тому времени, как машина въехала в поселок, июльский вечер накинул на окрестности серый, полупрозрачный, словно из тонкой холщовой ткани сметанный плащ. Прокофьевна поблагодарила Глеба. Мягко стукнула автомобильной дверью и усталой походкой пошла к своему свежеокрашенному дому. Этой весной Глеб выкрасил забор и дом в густо-зеленый цвет, который напоминал Прокофьевне лист боярышника. Краску Глеб обнаружил в старом сарае, доставшемся ему вместе со всем станционным хозяйством. Раньше этой краской обновляли скамейки на перроне. Нераспечатанные банки застоялась в углу темной постройки, заваленной ненужными позабытыми вещами и прочей невообразимой рухлядью.
В темной прохладной горнице Прокофьевна остановилась на пороге. Окинула взглядом простую деревенскую обстановку. В этом доме она родилась и выросла. Здесь прошла вся ее жизнь. В этой комнате мать и бабка занимались ее обучением. Когда заканчивалась школа, в которую нужно было ездить за пятнадцать верст, и были сделаны все дела по хозяйству, одна из них непременно рассказывала или показывала что-нибудь из премудростей своего ремесла. Жили женщины без мужской подмоги, справлялись сами. Дед помер задолго до рождения внучки, а мать о муже своем упоминать не любила. А если дочь придумывала разузнать об отце, умела так глянуть, что это сводило все попытки на нет. Вот и жила младшая из знахарок так, будто отца никогда и не существовало.
Бабка внучку учила уму разуму и строжила, «чтобы человеком росла да силы свои понимала». Мать была мягче, единственное чадо свое баловала. Хотя Прокофьевна была уверена: если бы мать