Под шелест полыни. Юлия Дитрих
вышли на улицу и больше часа просидели на лавке у забора. К Прокофьевне подходили и подсаживались односельчане. Вели неспешную беседу, обменивались новостями, украдкой поглядывали на Глеба. Никто, однако, не задавал вопросов и не пытался узнать, что он здесь делает. Глеб понимал, что находится под защитой хозяйки дома. Это ее авторитет заставляет соседей подавлять любопытство. Конечно, завтра все будут говорить только о нем, будут и сплетни, и пересуды. Завтра непременно со смаком будут обсуждать, что за беда привела городского со станции к деревенской врачевательнице. Но сегодня никто не осмеливался соваться к ним с расспросами.
Односельчане подходили и уходили, а Глеб и Прокофьевна сидели рядышком на скамейке. Солнце потихоньку катилось к горизонту. Прокофьевна сидела, запрокинув лицо к уходящему светилу. Глебу она напоминала подсолнечник, ловящий последние ласкающие лучи.
Вскоре вечер зарделся и быстро, минут в десять, поседел. Несмотря на то, что они об этом не говорили, Глеб знал, что сегодня он снова останется на сеновале. А еще он знал, что он может прийти и заночевать здесь в любой день.
Они вернулись в дом, и Прокофьевна заварила ему чай. Настой пах лесом, чем-то хвойным и на вкус был горьким. Глеб выпил все до последнего глотка. Он поблагодарил хозяйку и уже выходил из дома. Неожиданно Прокофьевна его окликнула:
− Глеб…
Он обернулся. Прокофьевна стояла посреди комнаты. Она смотрела на него, и между ними словно протянулась невидимая нить.
− С тобой все будет в порядке, – сказала она и добавила. − Доброй ночи!
− Спасибо… − ответил Глеб.
Впервые за долгое время он чувствовал, что страх неохотно отступает. Он сдает свои укрепленные позиции. Теперь Глеб боролся с ним не один. Рядом с ним появился человек, который не просто мог помочь, но и готов был делать это, не задавая вопросов и не требуя объяснений.
Глеб остановится во дворе, набрал полные легкие вечернего свежего воздуха, а потом прерывисто, с детским чувством облегчения выдохнул. В глазах его стояли слезы. Но то чувство, которое он в этот момент испытывал, было чем-то хорошим. Это была надежда.
Вера
Дни летели один за другим. Вера разлепляла тяжелые веки только тогда, когда слышала голос. Глеб приподнимал ее голову, а странная старушка поила чем-то сладким и горьким. Интересно было то, что сладко-горьким было все: и прозрачные мясные бульоны, которыми ее кормили два раза в день, и отвары цвета чифиря, которыми ее отхаживала все та же старушка. Вера послушно глотала. Горло делало судорожные рывки, пытаясь протолкнуть жидкость вниз, к желудку, в котором царил сущий ад. Поначалу мало что в нем удерживалось, и Вере было мучительно стыдно за то, что хозяевам снова приходилось менять белье. Но поделать с этим что-либо она была не в силах. Вера сражалась за каждое движение, за каждое произнесенное вслух слово. И когда, наконец, она поняла, что никто не требует и не ждет ее извинений, она просто продолжала произносить их про себя.
Внутри Веры все горело.