Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие. В. Н. Крылов
его» (с. 430).
Анализ ранних статей о Горьком позволяет заключить, что критика, опираясь на социологическую аргументацию, в сущности, вынуждена была учитывать в своих оценках читательский успех молодого писателя, хотя у самих «законодателей вкуса» (критиков) к Горькому как художнику не было однозначного отношения. Но объективно критика относилась «к каждому его новому произведению с тем нервным вниманием, которое для начинающего писателя лучше всяких похвал» (с. 305).
Б. Эйхенбаум писал, что «Горький стал знаменитостью прежде, чем успел оглянуться на русскую литературу и на то, как он выглядит в ней»[77]. Но именно критики как бы «за Горького» впервые стремились проследить его связь с традициями XIX в. В ситуации конца века, когда в критике, истории литературы, гимназических программах, издательской практике устанавливается представление о галерее отечественных классиков[78], Горький практически включается в эту «компанию» благодаря постоянным и настойчивым аналогиям с вершинами русской литературы XIX в.
Уже первые рецензенты его рассказов проводили сравнения с классикой XIX в. Так, состязание певцов в трактире (рассказ «Тоска») сопоставлялось с «Певцами» Тургенева. Аналогии с классическими произведениями усиливаются в рецензиях и развернутых статьях в связи с выходом «Очерков и рассказов» (1898). В. Поссе в статье «Певец протестующей толпы» мотивирует необходимость сопоставления рассказов Горького «даже не с народными очерками интеллигентов Успенского и Златовратского, а с «барскими» произведениями Гоголя, Тургенева и Щедрина» (с. 227). Проходящее через всю статью сравнение произведений Горького с творчеством Гоголя, Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Л. Толстого способствовало созданию особого ореола вокруг Горького. Горький, по мысли В. Поссе, призван был «открывать общечеловеческие стремления и настроения в низших, обездоленных народных слоях, как это сделали художественные таланты Гоголя, Тургенева, Толстого и Щедрина в родственной им привилегированной среде» (с. 227). Потому неграмотный босяк Коновалов близок тургеневскому Рудину, а полуграмотный мельник Тихон Павлович из рассказа «Тоска» близок высокопоставленному и образованному чиновнику Ивану Ильичу из повести Л. Толстого «Смерть Ивана Ильича» (с. 230–232).
В. Боцяновский, подхватывая прием, известный в русской демократической критике, рассматривал героев Горького как своего рода Рудиных, «лишних людей», только из другой среды (с. 251). В финале статьи В. Боцяновский, как бы суммируя общие читательские впечатления, переадресует слова Лежнева о Рудине Горькому: «В нем есть энтузиазм, а это – самое драгоценное качество в наше время. <…> Мы заснули, мы застыли, и спасибо тому, кто хоть на миг нас расшевелит и согреет» (с. 261).
Н. К. Михайловский, выражая согласие с теми, кто утверждал, что «художественного такта» Горькому не хватает, вместе с тем впервые стал проводить смелые аналогии Горького с Достоевским. Так, Мальва из одноименного рассказа – это
Эйхенбаум Б. М. «Мой временник…» Художественная проза и избранные статьи 20-30-х гг. СПб., 2001. С. 122.
Дубин Б. Слово – письмо – литература: Очерки по социологии современной культуры. М., 2001. С. 321.