Дикий ирис. Аверн. Ночь, всеохватная ночь. Луиза Глик

      This is how he gardens: fifteen minutes of intense effort,

      fifteen minutes of ecstatic contemplation. Sometimes

      I work beside him, doing the shade chores,

      weeding, thinning the lettuces; sometimes I watch

      from the porch near the upper garden until twilight makes

      lamps of the first lilies: all this time,

      peace never leaves him. But it rushes through me,

      not as sustenance the flower holds

      but like bright light through the bare tree.

      Вечерня

      Мне больше не интересно, где ты.

      Ты в саду – там, где Джон,

      в земле, абстрагированный, с зеленой лопаткой в руке.

      Вот так он садовничает: пятнадцать минут

      интенсивных усилий, пятнадцать минут экстатического

      созерцания. Иногда я тружусь рядом, тенью

      следуя за ним: полю, прореживаю латук; иногда

      наблюдаю с веранды верхнего сада, как сумерки

      зажигают первые лилии: все это время

      покой его не покидает. Но все проносится сквозь меня

      не как соки, питающие цветок,

      а как яркий свет сквозь голое дерево.

      Vespers

      Even as you appeared to Moses, because

      I need you, you appear to me, not

      often, however. I live essentially

      in darkness. You are perhaps training me to be

      responsive to the slightest brightening. Or, like the poets,

      are you stimulated by despair, does grief

      move you to reveal your nature? This afternoon,

      in the physical world to which you commonly

      contribute your silence, I climbed

      the small hill above the wild blueberries, metaphysically

      descending, as on all my walks: did I go deep enough

      for you to pity me, as you have sometimes pitied

      others who suffer, favoring those

      with theological gifts? As you anticipated,

      I did not look up. So you came down to me:

      at my feet, not the wax

      leaves of the wild blueberry but your fiery self, a whole

      pasture of fire, and beyond, the red sun neither falling

                  nor rising —

      I was not a child; I could take advantage of illusions.

      Вечерня

      Так же, как Моисею, ты являешься мне,

      ведь ты мне нужен,

      хоть являешься и нечасто. Я живу, по сути,

      во тьме. Возможно, ты учишь меня

      реагировать на малейшие проблески. Или, подобно

      поэтам, тебя к этому побуждает отчаяние:

      горе заставляет тебя раскрыть собственную природу?

      Сегодня днем в физическом мире, куда ты обычно

      привносишь свое молчание, я поднялась

      на холмик над дикой черникой, метафизически

      спускаясь, как на всех своих прогулках: достаточно ли

      я углубилась, чтобы ты меня пожалел, как ты иногда

      жалел других страдальцев, благоволя к тем, кто

      наделен богословским талантом? Как ты и предвидел,

      я не подняла глаз. Поэтому ты спустился ко мне:

      у моих ног не восковые листья дикой черники,

      а твое огненное «я», целое пастбище пламени,

      а за ним – красное солнце, ни заходящее,

                  ни восходящее, —

      я была уже не ребенок: я могла жить иллюзиями.

      Vespers

      You thought we didn’t know. But we knew once,

      children know these things. Don’t turn away now —

                  we inhabited

      a lie to appease you. I remember

      sunlight of early spring, embankments

      netted with dark vinca. I remember

      lying in a field, touching my brother’s body.

      Don’t turn away now; we denied

      memory to console you. We mimicked you, reciting

      the terms of our punishment. I remember

      some of it, not all of it: deceit

      begins as forgetting. I remember small things, flowers

      growing under the hawthorn tree, bells

      of the wild scilla. Not all, but enough

      to know you exist: who else had reason to create

      mistrust