Дикий ирис. Аверн. Ночь, всеохватная ночь. Луиза Глик
пьянящая середина лета,
а поздняя весна: трава
на краю сада еще невысока, ранние тюльпаны
лишь начинают распускаться —
словно ребенок, застывший в дверях,
наблюдающий за другими,
за теми, кто идет первым,
тугой пучок конечностей, внимательный к
чужим неудачам, прилюдным запинкам
с детской уверенностью в грядущей власти,
готовясь победить
эти слабости, ничему
не уступать,
как раз накануне
цветенья, поры господства,
до появления дара,
до обладания.
Midsummer
How can I help you when you all want
different things – sunlight and shadow,
moist darkness, dry heat —
Listen to yourselves, vying with one another —
And you wonder
why I despair of you,
you think something could fuse you into a whole —
the still air of high summer
tangled with a thousand voices
each calling out
some need, some absolute
and in that name continually
strangling each other
in the open field —
For what? For space and air?
The privilege of being
single in the eyes of heaven?
You were not intended
to be unique. You were
my embodiment, all diversity
not what you think you see
searching the bright sky over the field,
your incidental souls
fixed like telescopes on some
enlargement of yourselves —
Why would I make you if I meant
to limit myself
to the ascendant sign,
the star, the fire, the fury?
Середина лета
Как я могу помочь, когда все вы хотите
разного – солнечного света или же тени,
влажной тьмы или сухого тепла —
Прислушайтесь-ка к себе, соперничая друг с другом, —
И вы еще удивляетесь,
почему я от вас в отчаянии,
вы думаете, что-то может свести вас воедино —
неподвижный воздух в разгар лета,
спутанный с тысячью голосов,
и каждый взывает
о какой-то потребности, некоем абсолюте,
и во имя этого они
непрерывно душат друг друга
в чистом поле —
Ради чего? Ради пространства и воздуха?
Привилегии быть
единственным в глазах небес?
Вы не должны
были быть уникальными. Вы были
моим воплощением, всем разнообразием,
не тем, что вы, по-вашему, видите,
исследуя яркое небо над полем,
ваши случайные души
направлены, как телескопы, на некое
продолжение вас самих —
Зачем мне вас создавать, если бы я хотел
ограничиться
асцендентом,
звездою, огнем, яростью?
Vespers
Once I believed in you; I planted a fig tree.
Here, in Vermont, country
of no summer. It was a test: if the tree lived,
it would mean you existed.
By this logic, you do not exist. Or you exist
exclusively in warmer climates,
in fervent Sicily and Mexico and California,
where are grown the unimaginable
apricot and fragile peach. Perhaps
they see your face in Sicily; here, we barely see
the hem of your garment. I have to discipline myself
to share with John and Noah the tomato crop.
If there is justice in some other world, those
like myself, whom nature forces
into lives of abstinence, should get
the lion’s share of all things, all
objects of hunger, greed being
praise of you. And no one praises
more intensely than I, with more
painfully checked desire, or more deserves
to sit at your right hand, if it exists, partaking
of the perishable, the immortal fig,
which