Разговор с Птицей. Повесть, путевой дневник, сборник рассказов. Виктор Валерьевич Теплицкий
а у тебя сердце птичье?
– Как у синицы, – влёт ответила она.
На улице ветер обирал деревья. Деловито – листок за листком – срывал золотое облачение и безжалостно швырял в лужи. Ветер не был ни злым, ни грубым. Он, как художник, трудился над своим полотном.
Я чувствовал, как кровь, смешанная с бренди, несётся по венам, но не спешил. Меня обгоняли, толкали, а я брёл, не вынимая рук из карманов.
Можно ли поймать ветер?
Я посмотрел на крыши. Но снизу были видны только их острые края, впившиеся в нежную мякоть неба.
Ловить ветер. Интересно, он сам это придумал или подсказал кто? А может, это она? Нет, почерк вроде как мужской. Хотя кто знает?
Иногда я останавливался у витрин, вглядывался в лица манекенов. Манекены напоминали покойников в модной одежде. Мне доводилось видеть мёртвые лица. Потускневшие маски, уже непричастные нашей суете.
А зачем суетиться, когда можно просто вот так неспешно… плыть?
И всё же ощущение свободы было непривычным и пугающим, словно аквариумную рыбку выпустили в море.
Интересно всё-таки быть такой… ну, скажем, гурами. Скользишь себе спокойно, усиками камешки трогаешь, ни забот, ни хлопот. Или скалярией какой-нибудь – плоской, полосатой, важной. Нет, они слишком высокомерны. К чёрту экзотику! Лучше уж обычным пескарём – неприметным, сереньким; по дну брюшком, между корягами, плакатами, светофорами… Где-то за поворотом маячит серебристый плавник… Но это потом, не сейчас. А сейчас – не оглядываться. Плыть в шумной городской воде, оставляя за спиной прошлое. Прочь от него, прочь.
Но что-то не давало мне нырнуть в норку меж корягами.
И тут я вздрогнул. За невидимой гранью вселенной стрелки гигантских часов внезапно замедлили ход.
Я знал это всегда: где-то высоко-высоко, затерянный между галактиками бесшумно качается маятник. Именно он отмеряет ход времени и не даёт ему повернуть вспять. Мальчишкой я часто представлял себе этот маятник; ясно видел его нижнюю закруглённую часть с таинственными знаками, верхняя же уходила в высь и терялась среди созвездий.
Но иногда маятник почему-то начинает качаться медленней обычного, так медленно, что время становится вязким, густым; кажется, ещё несколько тяжёлых взмахов, и оно застынет, как застывает масло на холоде.
Когда такое происходит, тогда резец особенно легко скользит по дереву;
тогда ночью на кушетке – думы, думы; тогда отступает душевная смута и светлым пёрышком опускается тишина…
Но маятник никогда не остановится. Он будет качаться безостановочно.
Бесконечно.
Ветер рвал и гнал сухие листья. Стучали каблуки, крутились колёса, качались плакаты. Я стоял у витрины с манекенами.
Теперь ты —
невидимка.
Твоя планета вдруг сошла с орбиты и падает в бездонные глубины.
Несутся мимо вселенные чужие
стремительно, неотвратимо…
Тебя не замечая.
А может, это листья?
Только листья
обыкновенные.
Летят