Разговор с Птицей. Повесть, путевой дневник, сборник рассказов. Виктор Валерьевич Теплицкий
устраивает сцену (не знаю, правда, какую), а Катя-Маша-Вика, притаившись, прикрывают рот ладошками, давясь от смеха. Браво! Занавес! Аплодисменты! Только цветов не хватает.
Второй год совместно-несовместимой жизни. Стоит ли менять лыжню и смешить людей? Я всё-таки отпросился у начальника на час «по делам», бродил по самым шумным улицам, разглядывая лица.
Как я должен был отреагировать?
Да никому я ничего не должен! Её дело.
И всё-таки внутри что-то скребло и ныло. И почему-то было стыдно, будто я поскользнулся и шлёпнулся в лужу под гогот прохожих.
Через час я вернулся на работу, сел за стол, окунулся в бумаги – шоу сорвалось. Потом пешком тащился до дома, и снова плыли, как в тумане, фонари и витрины.
Когда я открыл дверь, она сидела, уткнувшись в сочный женский журнал. Мы обменялись дежурными фразами, она зацепилась за какую-то мелочь, попыталась устроить сцену, но я только тянул сигарету за сигаретой и глядел в окно. Спать легли под разными одеялами.
Я держался неделю. Картины слез её раскаяния, моего великодушия, не переставая, крутились в голове. В эти дни я не притрагивался к дереву. В субботу я выключил телевизор, прокашлялся и начал разговор. Но ни слёз, ни великодушия не случилось. Аня медленно поднялась с дивана, скрестила руки на груди и всё объяснила: спокойно, как прораб на планёрке. Оказывается, это вовсе не «интрижка» и не «распущенность», а «душевный кризис», и «что остаётся делать женщине, потерявшей опору и уверенность в мужчине, которого кроме дерева ничего на свете не интересует». Она сыпала и сыпала словами. И так гладко и убедительно у неё выходило, что мне оставалось только пожать плечами и, когда снова заговорил телевизор, молча уставиться в книгу.
Она уже раскладывала новый пасьянс, тщательно тасуя карты, а я всё глубже погружался в мастерскую, но теперь и по выходным. Её мама всё реже бывала у нас. Моя бабушка всё чаще пекла пирожки – мои любимые, с картошкой.
Лыжни бежали дальше и ночью почти не пересекались. Аня поменяла подруг, я – работу, и оба чего-то ждали. Она как-то всерьёз обмолвилась, что неплохо бы мне тоже кого-нибудь завести. Я отшутился, что «однолюб», хотя такая мысль уже посещала.
Как-то неожиданно для себя открыл всю прелесть кафе с их приятными винными картами. Сразу приглянулся коньяк, на худой конец, бренди. Засиживаясь в полутёмных залах, я подолгу рассматривал женщин. Воображение, подогретое алкоголем, рисовало картины, от которых голова шла кругом и начинало бешено колотиться сердце. Но в глубине души я знал, что никогда первым не подойду. Я ждал… когда двери снова откроются сами. Но мне не везло. Аня, со своей стороны, не была жестока – изредка мне перепадало: под настроение, по жалости или по какой другой причине; женщин я никогда не понимал.
Вскоре она сменила обстановку… и сожителя. Всё прошло по-тихому, без сцен и реплик: она исчезла из квартиры, потом – из моей жизни. Звонки по телефону становились