Сьюзен Сонтаг. Полный текст интервью для журнала Rolling Stone. Джонатан Котт
размышлять о туберкулезе, и тут все встало на свои места, – эти доводы я привожу в книге. Я решила, что ни в коем случае не буду себя ни в чем винить. Да я склонна брать на себя вину, как и все остальные, даже, пожалуй, больше, чем среднестатистический человек, – но мне это совершенно не нравится. Ницше прав насчет вины, это ужасно. Я бы предпочла стыдиться чего-то. Стыд кажется куда более объективным чувством, он у каждого из нас связан с честью.
В эссе о поездке во Вьетнам вы пишете о том, чем различаются культуры стыда и вины.
Ну, разумеется, эти понятия в каком-то смысле перекрываются: ведь можно стыдиться того, что не сумел достичь определенного уровня. Однако люди часто чувствуют себя виноватыми из-за того, что заболели. Я лично хочу ощущать ответственность за то что со мной происходит. И что бы плохого ни случилось в моей жизни (например, если я связалась не с тем человеком или же оказалась в, как мне кажется, безвыходной ситуации – такое бывает с каждым из нас), я всегда предпочитаю взять ответственность за свои действия, а не говорить, что в этом виноват кто-то другой. Я терпеть не могу считать себя жертвой. Я предпочитаю сказать: «Что делать, я влюбилась в этого человека, а он оказался негодяем». Ведь это был мой выбор, и у меня нет ни малейшего желания обвинять других, поскольку гораздо легче измениться самой, чем изменить кого-то. Поэтому речь не о том, будто я не люблю брать ответственность. Просто, на мой взгляд, если ты заболел, и заболел тяжело, это ведь все равно что тебя сбила машина, и оттого, по-моему, не имеет смысла беспокоиться о том, что стало причиной болезни. Имеет смысл поступить предельно рационально, обратившись к врачам за надлежащим лечением, а также – по-настоящему хотеть жить. Нет сомнений, что, если ты не хочешь жить, ты только помогаешь болезни.
Иов не ощущал вины: он ощущал непреклонность и гнев.
Я была совершенно непреклонна. Но не гневалась, потому что гневаться было не на кого. Нельзя гневаться на природу. Или на биологические процессы. Мы же все умрем – хотя, конечно, это очень трудно понять, – и мы все пройдем через что-то подобное. Это выглядит так: человек – преимущественно у вас в голове – заключен в физическую оболочку, которая может просуществовать семьдесят или восемьдесят с чем-то лет нормально, более или менее пристойно.
Но в какой-то момент все равно начинаются ухудшения, так что потом ты полжизни – если не больше – видишь, как изнашивается материал, из которого ты состоишь. И ничего с этим не можешь поделать. Ты в западне, внутри собственного организма, так что когда он перестанет функционировать, не станет и тебя. Мы все переживаем подобный опыт. Спросите у ваших хороших знакомых, которым лет шестьдесят или семьдесят, на какой возраст они себя чувствуют, и они наверняка вам скажут, что у них ощущение, будто им лет четырнадцать… но когда они смотрят в зеркало и видят свое постаревшее лицо, у них возникает ощущение, что они – четырнадцатилетние подростки, попавшие в ловушку, в западню состарившегося тела! Из этой бренной плоти действительно никуда