Созерцатель. Виталий Фоменко
этому полету. Провожая однажды ее из университета до дома, я ощущал ветер этих крыльев, который, казалось, развевал и кроны тополей, сопровождавших нас по главному городскому проспекту. Ей было мало провинциальной славы, она мечтала об иных перспективах. И имела на это право. Грезила переводом в московский вуз, даже бросила учебу у нас и посвятила год поискам возможностей. Вернулась снова – без тени разочарования, отучилась курсом ниже, устроилась к военным. А потом наконец-то Москва. Впрочем, в “наконец-то” не уверен. Она не ограничивала себя временем. Хотя, как казалось, ей хотелось жить быстрее, чтобы шаги к мечте не затягивались надолго. Сдерживала только рациональность обстоятельств. А еще благородная гордость: когда не женской красотой, не жертвами целомудрия, а интеллектом, работоспособностью, творчеством воплотить все то, достигнув чего, она могла бы быть удовлетворена жизнью. Сама перед собою.
Были ли в ее планах семья и дети? Наверное. В нашем разговоре она об этом даже не упоминала, а ее одержимость другим не дает мне права сегодня быть категоричным. Как ничего, кроме личных впечатлений, не дает права вспоминать ее такой, какой она мне запомнилась. Тем более, что после ее отъезда я не знал о ней ровным счетом ничего. И так бы не узнал о ней больше никогда, если бы однажды несколько лет спустя не включил телевизор, не нажал кнопку случайного федерального канала и, уже отвернувшись от экрана по домашним делам, не услышал знакомые имя и фамилию… Так, к сожалению, в жизни бывает. Я обернулся. Неужели мечты вынесли ее в эфиры федеральных каналов? С экрана на меня смотрела Ирина. Ее лицо. Точнее – фотография. Черно-белая. Официальная. Видно, из паспорта. Убранные волосы, как положено для делового фото, знакомый, чуть обнаженный отсутствием каскада волос овал кукольного лица, прямой взгляд из-под можжевеловых ресниц и плотно сжатые губы, которые она сжимала, пытаясь казаться серьезной и взрослой.
Москва не принесла ей счастья… Иру убили. Окаменев, я стоял у телевизора, смотрел и слышал, как криминальный репортер озвучивает ее имя, демонстрирует какой-то подмосковный двор среди пятиэтажек, какие-то деревья, какие-то старые гаражи… говорит, что она работала референтом в Мосгордуме… поздним вечером шла пролеском к станции на последнюю электричку и… не дошла какой-то сотни метров.
В том пролеске ее убил маньяк, орудовавший тогда в Подмосковье. Ждал в полночь за гаражами в темноте. Каждый раз, идя на убийство, он менял районы и места. И никогда не возвращался. В ту безлюдную полночь выбрал именно это место… и почему-то мимо этих гаражей пришлось идти именно ей…
Он задушил ее ремнем от ее же сумочки. Задушил, утащил за гаражи и надругался. Своей потной и грязной плотью, утолив жажду своей падальной души. Убил и надругался. Как одну из многочисленных жертв. Как одну из. Так просто – по-рабочему драматичный голос криминального репортера даже не дрогнул…
В Подмосковье она приехала в гости то ли к подруге, то ли к знакомой коллеге. Дальше я могу только догадываться, зная ее нрав: