Созерцатель. Виталий Фоменко
бы как сладкий голос сирены из детства. Но – не забыл. Вспомнил и запомнил снова. Теперь уже навсегда. Даже нашел точное произношение слов и перевел их. Чтобы ныне осознавать их по-новому – как лексический отзвук, а не только как слепок запомнившегося впечатления.
Как журналисту, выросшему мальчику сделать это было несложно.
Годы шли. Рухнула страна детства – не сбылись заветы дядюшки Ильича. Не стало улиц его имени, не стало памятников с обожествленным обликом, не стало того города, который знал мальчик, того парка и тех каруселей. Не пели уже тех песен. Вместо песен загромыхали пушки, по родным улицам разрывали воздух автоматные очереди и власть захватили невесть откуда взявшиеся бородачи в камуфляже. Словно в один момент повылезали из канализационных люков средневековья злобные Зензили, прислужники колдуна Бахрама…
Мальчик запомнил, как сидел одним дождливым осенним утром в редакции и просматривал уголовную хронику за сутки. И увидел того самого джинна – в черной рамке некролога. Так разрывается память и опускаются руки. На фотографии джинн пел и улыбался в застывшем мгновении танца. Таким, каким был и тогда. Оказывается, он был знаменитым артистом: его знали все, кто понимал язык его песен. Ему подпевали все – от мала до велика. В концертных залах, на уличных сценах, в хороводах белых яблочных свадеб. И он продолжал петь, даря людям радость даже в грохоте пушек, камуфляжных теней и пещерных оскалов.
Шухи пареваш, баям ба ёде
Рақси ту орад, ба ҳама шоде.
Эй, санам!
Ты красива, когда веселая, и такая в моей душе, твой танец сближает и делает всех счастливыми. Эй, красавица, обрати свой взгляд на меня!
На него обратили взгляд другие. Кто тем октябрем встретил его автомобиль на военном КПП. Узнали ли они его? Наверное, да – его знали все: по песням, по постерам в домах, в магазинах, на рекламных афишах. Убить джинна им показалось в особую сладость. Ибо ненависть их угольных душ уже выжгла в них все святое. Они расстреляли и джинна, и пери, бывших с ним, и музыкантов, вместе с ним ехавших со свадьбы. Так просто – разрядили рожки автоматов, вспугнув стаи ворон с тополей. И никакие чары джинну не помогли. Как и тогда, когда он пытался покорить гордую красавицу, шедшую по облакам его восхищения. Ни опустить рук убийц, возжелавших убить, ни остановить полет пуль…
Не удалось даже забить глиной рот тому из них, кто перед тем, как нажать на курок, выпустил в замерший в испуге мир вокруг слова:
– Мо дар ин ҷо ҷанг мекунем, шумо дар туйхо суруд мехонед?!5
Ирина
Так ее звали. Она была похожа на куклу с можжевеловыми ресницами. На куклу, которая как можно скорее хотела стать взрослой.
В университете она козыряла взрослостью. Курила со старшаками на балконе факультета, выпячивала себя на учебных парах в пространных разговорах с преподавателями, задавала им каверзные вопросы и уважала только тех из них, кто мог ей парировать
Мы здесь воюем, а ты на свадьбах поешь?! (тадж.)