Созерцатель. Виталий Фоменко
прерывался звук. Бобина вертелась и вертелась, а захмелевший отец спал на диване, сморенный пением своих сирен. На меня возлагалась негласная миссия выключить магнитофон и потушить в комнате свет. Мама в его технике ничего не понимала и просто выдергивала вилку из электрической розетки. Не мудрствуя лукаво. Отцу это казалось святотатством, и он на следующий день высказывал свое неудовольствие. Поэтому она перестала подходить в его технике. И бобина крутилась и крутилась, пока поворотным рычажком вниз ее среди ночи не останавливал я, обесточивая затем прибор правильной кнопкой.
Ёзи-бабози
Теперь того парка уже нет.
Парка, который запомнил мальчик.
В его детстве парк находился в самом центре города. Поэтому и назывался “Центральным парком культуры и отдыха имени В.И. Ленина”. В те далекие годы без имени вождя мирового пролетариата значимые архитектурные сооружения в советском ландшафте обойтись не могли. Тем более центральные. Рядом с которыми пролегала улица Ленина, располагались главная городская площадь его же имени и здания с социалистическим руководством.
Парк, как в миниатюре, был отображением всего города. Весь в зелени деревьев, спасавшей от солнца и зноя. Величественные тополя и чинары казались мальчику великанами – так высоко над головой они шуршали раскидистыми лиственными кронами и обладали такими толстыми стволами, какие у земли, обступив хороводом, обнять смогли бы только несколько таких мальчиков, каким был он сам.
Дядя Ленин во весь свой рост. При входе в парк с главной городской улицы он встречал каждого к нему вошедшего, указующей рукой то ли прогоняя (во что не хотелось верить), то ли призывая оборотиться и увидеть светлое будущее. Мальчик по наивности оборачивался и провожал взглядом проезжающий за парковой оградой троллейбус, водителем которого в этом светлом будущем он мечтал управлять.
Город за шестьдесят лет и вправду построили знатный. На месте кишлака. С красивыми домами, зелеными улицами, с троллейбусами и улыбающимися в лучах весеннего азиатского солнца людьми. Но, как говорили и воспитатели в детском саду, и учителя в школе, вскоре должно стать еще лучше. Лучшего мальчик не увидел, но то, что запомнил, вполне было достаточно, чтобы воспринимать ту жизнь за счастье.
Вождь светлой мечты стоял на высоком постаменте. Правда, не таком высоком, как деревья. Даже две березы по бокам, как стражники, оберегающие его уверенный указующий путь, были выше в несколько раз. Его изваянный в камне шаг словно застыл в парении над постаментом, и впечатление этого полета усиливали разлетающиеся полы пиджака и развевающиеся на ветру каменные брюки. Отец мальчика был до педантичности строг к внешнему виду: до блеска чистил обувь и очень любил выглаженные до стрелочек брюки. Потому в тот солнечный весенний день отвлек разглядывавшего вождя сына веселым сарказмом:
– Вот видишь, как плохо скульптор отгладил Владимиру Ильичу брюки, следовало бы получше!
Мальчик шутку отца не оценил: как можно смеяться над Богом!
Впрочем,