Созерцатель. Виталий Фоменко
и Боге. Как астрофизики, Вениамин и его друг рассказывали очень занятные вещи о том, что интересовало меня. Рассказывали опять-таки по-взрослому, выслушивая неумелые реплики всех и каждого, дискуссируя, логично раскладывая по полочкам то, что поддавалось логике. И шутя так, что при всей скабрезности было по-настоящему весело. От коньяка ли или от мартини – какая разница!
– А знаете, почему астрономы и астрофизики на самом деле большие философы, чем кто-либо? Потому что понимают: даже по отношению к сверхмассивной «черной дыре» нашего Млечного пути мы выглядываем из такой промежности, что творцы сущего забывает о нашем существовании. В этом кроется равнодушие мира к нашим молитвам. Задайтесь вопросом: как часто мы заглядываем себе под мошонку?
Вениамин вторил патлатому:
– Иной раз так радуешься, вглядываясь в телескоп: ведь вроде как разглядел новую галактику в созвездии Жертвенника! Уже все лавры научного мира перед глазами… А потом выясняется, что это муха нагадила на оптику… Вот так и становишься философом, узревшим портал между великим и ничтожным!
– Или гинекологом. Если, к примеру, туда – в мыльницу Кассиопеи, в дипы6 между «Сердцем» и «Душой»7…
– Ну да. А еще урологом – в поисках потерянного созвездия фаллоса Осириса в Орионе!
Мыльница Кассиопеи… Такая у них была работа. На эти темы они и шутили. А мы, филологи, развесив уши, под алкоголь чувствовали, что нам такие темы и обороты образности близки и интересны. О Вселенной и женщинах, о “черных дырах” и влагалищах, о космосе и котах, о полярных льдах и мужской логике, об инопланетянах и идиотах, о сингулярности в любви… Говорили об артхаусном кино: о каких-то неведомых нам тогда Куросаве, Бертолуччи, Торнаторе, Кроненберге, Джармуше. Говорили о западном и русском роке – патлатый друг был в этом асс: о “Пинк Флойде”, Джиме Моррисоне, Игги Попе, “Кингз Кримзон”, Башлачеве, Майке Науменко, Цое, БГ, Кинчеве, о каком-то “Крематории”. Говорили о литературе: о Кафке, о Генри Миллере, о Селине, о Сартре и Камю, о Толкиене, о Сэлинджере, об Айзеке Азимове, Воннегуте, Станиславе Леме, братьях Стругацких… А потом, уже за полночь, пели под гитару. Вениамин был похож на археолога, который после смены раскопок под палящим солнцем и ужина у костра, взял гитару и решил сбацать. Играл и пел он сносно, но было душевно. Пели Высоцкого, Цоя, Никольского, “Битлз”, что-то еще, орали, дурачась, попсу, танцевали прямо на гранатовой скатерти среди бокалов с мартини и винограда. И выходили курить на звездный балкон к спящей разлапистой чинаре.
Обиду она мне так до конца и не простила. Нет, конечно, не ревнуя меня как мужчину. Я ушел из вытканного ею круга, в который она вовлекла меня как интересный винтик. Но винтиком я быть не хотел. А она не смогла простить, что я так легко взял и отчалил к той, избранной мною, которая стояла в стороне и была индифферентна ее истории. К той, которая поняла и приняла меня. Которой я по-настоящему стал интересен не как часть,
Сленговое название объектов глубокого космоса (туманности, звездные скопления, галактики).
Туманности IC1805 («Сердце») и IC1848 («Душа») в созвездии Кассиопеи.