Вихорево гнездо. Женя Каптур
стороны света.
– Ну, ошиблась чутка. И вообще, там было всего по колено!
– Ага, токмо ты нырнула туда вниз башкой!
С Людвигом дела обстояли, куда хуже. Юшка доподлинно уяснила – животное чувство самосохранения молодец посеял вместе с тенью. За травницей следи, чтоб та поганки заместо опят в корзинку не сунула да в канаву не провалилась. А МакНулли – напасть иного рода. Спасу от него неуемного нет! В каждую нору пролезет, в каждое дупло заглянет, до зверья мимо бегущего докопается, зубы ему пересчитает, чай не фейри обращенная? Особо худо делалось оттого, что Людвига учуять никак нельзя. Ну немыслимо оборотню не приметить человека, засевшего на суку в каких-то жалких нескольких сажен! А Юшка возьми и не приметь. Диво! Признаться, по совести нечистой, имелась парочка хитроумных трюков, коими стрелянные охотники пользуются, чтоб нос звериный чуткий обмануть. Взять хоть дедовский проверенный метод: натереться борец-корнем78 (в простонародье его еще «козьей смертью» кличут, отчего Юшка гадливо скалилась). Он-то любой дух отобьет! Но и натираться им нужно знающи. А то, того и гляди, дух из самого охотника выбьет – борец, поди, ядовитый. А Людвигу-то борец-корень и без надобности вовсе. Не пах рыжий ничем. Не водился за ним дух людской. Сливался он с окружением, как лягушка с ряской. Был в лесу – пах лесом! В деревне – деревней! Знамо ело, нет тени у тебя – нет и привязки прочной к миру прямому. Будет шлюпкой мотылять тебя по волнам, швырять о берега. Нет тени, значит и тебя будто нет. А ты есть. Незадача. Ворожба на МакНулли тоже косо ложилась. Оставалось надеяться на глаз зоркий да слух острый. Благо, молодец вечно мурлыкал что-то себе под нос. Заткнуть его – другой вопрос.
Почти еженощно пасла Юшка двух недотеп, диву давая, как сие выкидыши судьбы исхитрились дожить до своих лет. И когда, скажите на милость, она успела из оборотня в пастушью овчарку заделаться?! С кого спросить, а?
Стоило токо отвернуться, и нате! Как-то раз сладкая парочка умом обделенных, ветки бузинные наломал, не скумекав справиться у Бузинной Матушки позволения. И всего-то надобно молвить: «Старуха, старуха, дай мне свое дерево, а я тебе свое дам, когда деревом вырасту». Разразилась гневом праведным Матушка, порчу навести вознамерилась, да встретила хмурого баггейна (какого хрена?!), восторженного Людвига (ой, сработало!) и неловко мнущуюся Пылю (простите, мы забылись). В иной раз, покуда крыжовник собирали, под шумок Крыжовничную женушку79 умыкнули! Клятвенно заверял МакНулли, дескать, вернул бы ее всенепременно опосля изучения тщательного и зарисовки дотошной. Последний же гвоздь в крышку гроба Юшкиного терпения забили, когда в мельничную дверь постучался – да робко так, тихохонько – Баламутень80. Лист кувшинки в руках своих склизких заместо балморала мнет, на тоненьких кривеньких ножках покачивается. Прямо на баггейна глядеть стыдится. Вздохнул раз, вздохнул второй, а потом, как возьми и на одном духу выпали, дескать, рыжий аспид его домогался! Его! Баламутенья! Оборотень от эдаких предъяв чуть не поседела.
Он же борец или аконит.
Крыжовничная женушка – огромная гусеница, призванная отпугивать непослушных детей от кустов крыжовника.
Баламутень – один из видов водяных с одутловатым лицом, гусиной кожей и огромным животом. Славится тем, что любит приставать к девушкам, гуляющим у водоемов.