Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество. Игорь Евгеньевич Кокарев
Читал на прощанье, закрыв глаза, его стихи, от которых сладко ныло сердце:
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы…
В Питере нанялся он в экспедицию на Памир, тюки таскать за академиком. Потому что был он качком бугристым. Недаром днем и ночью молот метал на пустыре за нашей школой. Сила его не раз выручала. Тогда в горах попала экспедиция в снежный завал. Двое суток отогревал своей огромной массой тщедушного академика и еще снег руками раскапывал. Вытащил – таки! Академик его потом не отпустил, перевел к себе на океанографический. Брал в кругостветку в морскую экспедицию. Тут его и тормознули органы, ясное дело, по пятому пункту. Кому ясно, а ему нет. Тут и академик не сумел помочь, хотя и ходил Леня в женихах его дочери. Друг мой выслушал приговор и бросил в лицо ректору студенческий. И загремел в армию. Там в спортроте на него смотреть ходили: он со штангой в 120 приседал как раз 120 раз.
Потом грузчиком в порту, грузчиком на кондитерской фабрике. И все стихи писал. Жену взял русскую, миниатюрную статуэтку – Ирку нашу, Макарову. Не сиделось в Одессе, укатил в Москву на Высшие сценарные курсы. Тарковский его сразу возьмёт в свою группу.
В Одессе, на киностудии работал помощником режиссёра у Говорухина, дописывал по ночам сцены с Высоцким, и писал, писал стихи. Пока его в КГБ не вызвали с подачи Михалика, одесского поэта – стукача. Он на очной ставке взял в лицо ему и плюнул смачно. Тогда его не били. Может, боялись, кабинет разнесет в щепки? Но требовали отречься от своей антисоветчины. Он там им тоже нахамил. Ну, его и выслали из страны. Развели с Иркой и выставили.
Работал таксистом, язык учил. Потом инженером в нефтяной компании. Женился, пока ждал Ирку. Или не ждал уже? Еще двое детей. Стал риелтером, толкал дома и квартиры в Лос-Анджелесе. Риелтер, если не дурак, это деньги. Вот и дом купил у озера. Но вскоре развелся, дом с прудом под балконом продали, деньги отдал матери. Вернулся к стихам. Одинокий. Гордый. В России вышел том его стихотворений. Утверждает, что счастлив. А Ирка, что ж Ирка… Дети уже выросли, переженились. Она живет там же, на Фаунтейн, близ русской церкви, которая и приютила ее много лет назад. Ничего американского к ней не прилипает. Пройдут годы, и она еще станет крестной матерью моего второго сына, Ивана. Которому суждено будет родиться в Америке по время полугодичного путешествия за рулем от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса и обратно…
Тогда, в обманные 60—е, я робел и помалкивал в их компании, не умея вникнуть в смысл поэтических головоломок, как и разгадать код абстрактных полотен Олега Соколова, за дружбу с которым чуть не схлопотал выговор в личное дело. Донес инструктор горкома комсомола, похожий на Урию Хипа