Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов. Коллектив авторов
эти рассуждения связаны с проблемой биографии. Зиммель говорит о духовном элементе, который трансцендирует биографию, основанную только на фактах, и помогает проникнуть в подлинное ядро личности. Подобное структурное единство называется «судьбой», оно несводимо к цепи фактов, но имеет дело с той осмысленной жизненной связью, которая и есть наша жизнь в свете интерпретации.[674] Именно такое ядро Зиммель пытается уловить в своей реконструкции жизненного пути Гёте. Мы найдем ту же принципиальную постановку проблемы истории личной жизни «в ее идеальной установке» в книге «Биография и культура» Винокура: под «судьбой» он имел в виду то же самое жизненное единство, которое человек может уразуметь в ее внутренней структуре.[675]
3. Гёте и проблема судьбы
Уже Франк отметил, что мысль Зиммеля, чтобы преодолеть апории современности, проходит путь развития философии от Канта к Гёте. Авторы ГАХН развивали «гётеанский миф» именно в терминах Зиммеля. Габричевский наиболее интенсивно занимался творчеством Гёте, которым он, с ревностью «верного гётеанца»,[676] увлекался еще с университетских лет, когда организовал кружок любителей великого немецкого поэта. В период ГАХН он редактировал и переводил написанную Зиммелем в 1913 г. монографию о Гёте.[677] Эта «небиографическая»[678] биография была одной из последних публикации Академии и вышла с редакционным введением, написанным, вероятно, самим Габричевским. Несмотря на неуклюжую марксистскую оболочку – несомненный признак трудностей, уже тогда переживаемых ГАХН, – это предисловие указывает на особенности подхода к творчеству и личности Гёте в Академии. Как и Франк, гахновцы считали работу Зиммеля о Гёте симптомом кризиса и поисков новых установок в немецкой философии, которая в лице Зиммеля старалась освободиться от кантианского гностицизма и панметодизма в пользу философии, более созвучной жизни. На самом деле мы находимся здесь как бы перед головокружительной игрой зеркал, где Гёте служит поводом, чтобы Зиммель мог говорить о себе и о собственном мировоззрении.[679] Анонимный автор введения писал:
Вот Г. Зиммель через Гёте ищет и путь к самому себе и другим, и в свете метафизики находит и новую реставрированную «истину», и теорию познания. Истина признается не в удалении от жизни в сферу «чистых» понятий, как это было раньше, а в углублении в жизнь. Появляется новый термин Lebensformen. Ставится проблема целого, которая красной нитью проходит от экспериментальных исследований «Gestaltpsychologie» до теоретических Шпрангера и метафизических Зиммеля и Шпенглера.[680]
Перечисление преимуществ зиммелевского подхода в этом случае можно рассматривать как программное заявление Академии: научно-натуралистическая модель мысли заменяется историко-герменевтической, неким «осмыслением бессмысленного». Речь идет о том синехологическом подходе, о котором
Ю. Якименко, которой я сердечно благодарна, любезно сообщила мне ценные сведения по поводу запутанной истории указанного перевода. Б. В. Шапошников в анкетном листке, заполненном 21 апреля 1925 г., говорит о сделанном им к 1923 г. переводе книги «Гёте» Г. Зиммеля (18 листов), который не был напечатан вследствие «отсутствия издателя» (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 696. Л. 10). С другой стороны, журнал «Печать и революция» (ноябрьско-декабрьский номер за 1924 г., редакция номера закончена 10 ноября 1924 г.) сообщает, что «Философским Отделением Академии подготовлены к печати:…Зиммель “Гёте”, перевод А. Г. Габричевского и Б. В. Шапошникова…» (ПиР. 1924. Кн. 6. С. 266). Наконец, книга Г. Зиммеля «Гёте» вышла в издательстве ГАХН в 1928 г. в переводе одного только А. Г. Габричевского. На самом деле единственный след работы Шапошникова – его имя под несколькими переводами стихов Гёте (см., напр.:
Книга Зиммеля начинается таким принципиальным заявлением: «Задача этой книги не биографична и не направлена на истолкование или оценку гётеанской поэзии» (
«Истолкование Гёте, взятого в целом, того Гёте, который сам назвал все созданное им – большой исповедью, всегда будет (признаваться в этом или нет) исповедью истолкователя» (
Там же. С. 4–5 (Предисловие).