Ведьмы. Запретная магия. Луиза Морган
взгляд на Луизетт: та сердито смотрела на похлебку, как будто она ее чем-то раздосадовала.
Эта ночь, подумала Урсула, будет длинной и утомительной.
Теперь, когда дядей не стало, не нужно было ускользать из дома, чтобы отметить саббат. Когда наступило время, все было собрано и упаковано, плащи и сапоги надеты, а к возвращению оставлена горящая лампа. Шестеро женщин и девушка двинулись через сад и направились по тропе к вершине горы. Они шли безмолвно скорее по привычке, чем по необходимости. Анн-Мари освещала путь небольшим фонарем, так как вокруг не было никого, кто мог бы их заметить.
На Ламмас, саббат первого урожая, легкий ветерок нежно овевал вересковые поля, но ближе к Самайну он стал порывистым и резко хлестал по плащам и платкам. Женщины казались Урсуле воронами, хлопающими крыльями. Дрожь охватила ее в тот миг, когда она ступила на тропу, и мысль оставить тетушек за их бессмысленным занятием овладела ею. Только преданность матери заставляла ее идти дальше. Восемь ночей в год, говорила она себе. Она могла принести эту жертву ради Нанетт.
Войдя в пещеру, Урсула ощутила объятия внезапной теплоты, которые успокоили ее продрогшее тело и облегчили дыхание. Сидя с поджатыми ногами, она постепенно погружалась в дрему, пока женщины монотонно исполняли песнопения, а пламя свечи рисовало видения в темных углах. Веки Урсулы тяжелели. Разлетались брызги воды, трепетали собранные в складки платки, раздавались воззвания к магическому кристаллу бабушки. Как и прежде, он лежал неподвижно, отражая лишь свет свечи.
Ритуал близился к концу. Урсула присоединялась к кругу, когда ее об этом просили, держа за руки с одной стороны мать, а с другой – Флеретт. Казалось, ночь уже шла к завершению, когда они собрали свои вещи, но, как только вышли, звездные часы показали, что не было еще и часа. Полумесяц освещал тропу вниз по склону, и Анн-Мари несла фонарь незажженным.
По возвращении все, кроме Урсулы, отправились спать. Она поднялась в свою комнату, но, надев ночную сорочку, решила сходить в кухню, чтобы выпить чашку теплого молока. В доме царила тишина, изредка нарушаемая едва различимым сопением. Кухня была залита лунным сиянием. Урсула расшевелила огонь в печи и принесла молоко из кладовой. Пока оно грелось, она пристально глядела на сад и хлев, утопающие в лунном серебре, и представляла, как сама управляла бы Орчард-фарм.
Когда молоко согрелось, Урсула добавила в него чайную ложку меда, собранного месяц назад. Она взяла лишь малую часть, памятуя, что меда должно хватить на всю зиму. Она уже начала закрывать банку крышкой, когда появилась тетя Флеретт, завязывая чепец потуже, чтобы не озябнуть. Урсула кивнула в сторону кастрюли с молоком.
– Du lait, Tante Fleurette? Avec du miel?[39]
Флеретт кивнула и принесла еще кружку. Урсула наклонила кастрюлю, чтобы налить ей сладкого молока. Потом села, обхватив ладонями теплую кружку и глядя на пар, поднимающийся над ней.
Когда Флеретт заговорила, Урсула вздрогнула.
– Нанетт не скажет тебе, – прошептала женщина, – но ты должна это знать.
Урсула
Может, молока с медом, тетушка Флеретт? (