Дар прощения. Ксения Пашкова
словно в морской воде. Анна ест десерт «морские ежи» – подобие пирожного «картошки», но покрытого карамельными иголками, тающими, как только оказываются во рту.
Передо мной стоит заказанный коктейль. Я смотрю на этот красный напиток в стакане с пиратским черепом, и не решаюсь отпить. От накатившей тревоги становится жарко. Предчувствие чего-то плохого сидит под кожей и назойливо зудит. И как я не пытаюсь отвлечься, общаясь с подругами, мне с трудом удается уловить суть их разговора.
– С тобой все нормально? – спрашивает Анжелика, коснувшись моего колена. – Ты какая-то рассеянная.
– В голове столько мыслей. Какая-то неразбериха, – отвечаю я.
– Можем поговорить, если хочешь.
Знаю, что могу рассказать ей и остальным обо всем, что творится внутри. Даже могу поведать о кошмарном сне, снова посетившем меня прошлой ночью. Но разве справедливо портить сегодняшний вечер и настроение подруг своими странными, до одури пугающими, ощущениями? Может ли что-то действительно случиться, если я промолчу?
– В другой раз, – говорю с фальшивой улыбкой на лице, решая не озвучивать ничего из того, что так и вертится на языке.
Молчание, бережно хранимое мной весь вечер, не помогло избавиться от навязчивого чувства – оно не исчезает даже дома. Ощущение такое, словно кто-то играет на скрипке, у которой вместо струн – мои нервы. Взгляд снова застывает на приглашении, и чем дольше на него смотрю, тем хуже мне становится.
Семья
Я провожу руками по шелковистым белокурым прядям сестры и думаю о том, что она прекрасна. Лиза протягивает мне медвежонка и широко улыбается. Ее маленькие ручки держат меня за запястье, чтобы не упасть. Она все еще не уверена в своих движениях и непрочно стоит на своих пухлых ножках. Каждый сделанный шаг удивляет ее. Она, словно не может поверить в то, что теперь умеет ходить. Думаю, ей постоянно хочется упасть на четвереньки и поползти, ведь еще недавно только так сестра и передвигалась.
В комнату входит мама. Она смотрит с нежностью на Лизу, а затем переводит взгляд на меня, но он не меняется.
– Во сколько ты завтра вернешься? – спрашивает она, усаживаясь на полу рядом с нами.
– Не знаю. Игра может затянуться, но думаю около десяти.
Мама цокает. Лизу нужно уложить в девять, а в десять у нее начинается ночная смена в больнице.
– Ладно, попросим отца уложить ее.
Я киваю, хотя знаю, что в восемь он придет с работы, как обычно, сильно уставший и думающий лишь о том, как поскорее принять душ и лечь спать.
– Она может закончиться раньше.
– Что там с работой? – спрашивает мама, хотя я знаю, насколько сильно ей не нравится обсуждать эту тему.
– Скоро начну поиски.
Мама кивает с некоторой грустью, и мне понятны ее чувства. Как родителю, ей хочется, как можно дольше сохранять мое беспечное детство, но мы все понимаем, что я уже не ребенок.
– Через