Литературный институт. Виктор Улин
такие, которые не вызывали симпатий.
* * *
Саша (не буду уточнять фамилию!) – средненький поэтик, которого спасало лишь то, что профилем своим он напоминал грустного и никогда не существовавшего в природе состарившегося Пушкина.
Единственным следом, какой он (бросив институт курсе на втором) был крик одной поэтессой, облетевший весь вокзал его последних проводов:
– Тимохи-и-ин!!! Ты зачем уезжаешь?! Кто меня тут будет трахать??!!!..
* * *
Другой – кажется, Сергей.
Стихотворец без передних зубов, которого звали «нашим Есениным».
Не из-за имени и не за стихи, а потому, что пьяном виде – который был у него перманентным – плевал по все углы, а в занавески не сморкался лишь по причине отсутствия последних в нашей литобщаге.
* * *
Или еще один поэт.
Полная мразь – я помню и имя, и фамилию, и профессию его в родном городе, но не хочу осквернять своего текста.
Постоянно пьяный, он за два курса дефлорировал всех девственниц нашего потока, имевших неосторожность заглянуть в общежитие.
Просто так, из спортивного интереса.
А возможно, обычные женщины уже не могли его завести. И удовольствие он получал, лишь распечатывая всякий раз свежий сосуд. Но причина неважна, отвратительным были следствия.
Одну из этих девушек – молоденькую и на свою беду слишком фигуристую поэтессу – он напоил до тыку и ввел во взрослый мир в присутствии Кудласевича. Не потому, что глубоко симпатичный мне сябр был вуайеристом – Толя мирно спал в комнате, проснулся от криков и скрипов, а потом лежал не шевелясь, чтобы своим присутствием не вогнать девчонку в шок на весь остаток жизни.
После этой ночи она весь день провела у того окна, откуда Дима утверждал, что кто любит, тот любим. А когда я подошел, плечи ее вздрагивали так, что мне стало страшно оставлять ее одну около окна нашего бардачного этажа.
Окном эта девушка не воспользовалась, но после той мерзкой ночи начала всерьез пить.
И к пятому курсу – когда даже имя ее соблазнителя, отчисленного за академические задолжности, забылось всеми – сделалась законченной алкоголичкой…
* * *
Но сейчас я не желаю больше никого хаять; tempori mutantur et nos mutantur in illis.
Кто знает – может быть, и дегенеративный ибила Дровосек выпил свою цистерну, утратил потенцию и образумился.
Возможно, даже стал добропорядочным.
Ведь всем известно, что нет людей более праведных, нежели завязавшие алкоголики и состарившиеся шлюхи…
Сейчас я хочу продолжить о тех, кого помню и люблю – и перечислить тех, кого мне не хватало в тот вечер.
Со всей теплотой, которая с годами не иссякает во мне, а становится все ощутимее.
4
Я жалел, что не было с нами Коли Баврина.
Тоже прозаика и тоже с нашего семинара и тоже выходца из Ленинграда.
Человека в высшей степени интересного, таящего недюжинный ум и невероятную проницательность под обманчиво безразличной манерой поведения.
И кроме того, обладавшего