Мы были в этой жизни. Эдуард Говорушко
и затылке. Отец, взбив пену с кусочка мыла в пепельнице, побрился, а затем, под удивлённым взглядом начальника, привычными движениями побрил голову. Отчего она ещё больше стала напоминать череп.
– Ну вот, теперь к вам ни один полицай не прицепится. Ясно – из гостей…
Он вошёл с ними в вагон, заполненный молодыми немецкими солдатами, санки прислонил к стенке тамбура. Немцы начальство уважали, указали два свободных места. Начальник станции посадил их у туалета, который, как потом выяснилось не работал.
В вагоне было так жарко и душно, что трудно дышать. Они разделись, но это не помогло. Отец покраснел и стал задыхаться, тогда немец, сидевший напротив, подал ему фляжку с водой, а затем с трудом опустил окно. В вагон хлынул свежий зимний воздух.
Больше на них никто не обращал внимания – их спутники играли в карты, пели песни, читали. Отец попросил яблок, она не дала, побоялась, что потянет в туалет. На пути до Рогачёва поезд сделал только две остановки, – одну, как она поняла, санитарную, среди поля. Сама терпела, а отцу помогла вылезти из вагона…
Отец ни разу мне не рассказывал о том, как жил в лагере. Матери только раз, тогда, по пути из Дашковки в Рогачёв. Сказал, что в лагере на территории бывшей МТС (машинно-тракторной станции) было, может, тысяч тридцать военнопленных, первое время бараков не хватало, жили в норах, которые рыли, как звери. Около недели их ничем не кормили; ели кору с деревьев, траву, коренья, пили воду из Днепра. Иногда местные жители перебрасывали через проволоку картошку, буханки хлеба. Потом стали давать баланду из картофельных очистков один раз в день. Немецкие врачи раненых не осматривали, так что перевязки делали сами, друг другу…
В том письме о жизни в лагере тоже почти ничего не было. Лишь упоминание о том, что в ране одно время завелись черви, она будто зашевелилась, стала жутко чесаться. Он был в жуткой панике: мол, гниёт заживо… но кто-то из старых вояк, прошедших ещё первую мировую, успокоил: черви, питаясь отмершими тканями, не дают ране воспалиться… И ещё писал, что из лагеря бежал, «сговорившись с полицаем-украинцем и воспользовавшись «самоотверженной помощью жены, Анастасии Сергеевны Говорушко». Как будто не сыну писал, а представлял маму к награде…
Был такой офицер в немецкой армии, двадцатидвухлетний (в 1941 году) лейтенант, служащий 690-го батальона полевой жандармерии Герхард Гюнтер Марквардт. Воевал он в наших краях и часто в составе своего батальона сопровождал военнопленных в лагерь города Могилёва. Отличался этот гитлеровец ещё и тем, что много фотографировал и аккуратно вёл дневник. В частности, на фотоплёнке не раз запечатлел конвоирование, допросы и убийства военнопленных, мародёрства немецких солдат, расстрелы мирных жителей, разрушенные и горящие белорусские деревни и города, рейды против партизан и многие другие «подвиги» боевых товарищей. Забегая вперёд, скажу, что такого рода фотодокументы (более семисот) вместе с дневником и протоколами допроса, в процессе которого он сам признался в расстреле и казнях военнопленных, после войны стали основанием для вынесения смертного приговора