Однажды в старые добрые времена. Ирина Лем
отделились от католической веры, не дали воинственным монахам на острове разгуляться. На континенте они ведут настоящую войну. Не щадят ни детей, ни стариков, ни богатых, ни бедных, ни иноверцев, ни своих же католиков. Инквизиция как чума: не знаешь, когда настигнет, но знаешь, что не выживешь.
И тень ее совсем рядом – белый скелет в черном капюшоне доминиканца. В одной руке кандалы с цепями, в другой кровавый меч. Он уже занесен над Радой. Если явятся инквизиторы, ни ее юный возраст, ни очевидная безгрешность их не остановят. Один взгляд, и поймут – чрезвычайно опасна. Слишком красива, создана, чтобы смущать, соблазнять, вводить в грех мужчин. Не без помощи дьявола, конечно.
Дэвид вдруг ощутил ее хрупкость и беззащитность. Рада чиста и наивна, не создана для жестокого мира, каким злым ветром ее сюда занесло? Она же тут не выживет. Слишком легко сломать это юное, воздушное существо, эту космическую пришелицу, которая смотрит доверчиво на капитана и ждет, что он защитит ее от земных невзгод.
Он взял в ладони ее лицо, повернул к себе. Ее глаза – небесный океан с огоньками, освещающими моряку путь. Нельзя допустить, чтобы они погасли, иначе сам заплутает и погибнет…
«Как же спасти это чудо?» – мучительно размышлял он, гладя Раду по голове. Нет, он не отступит. Не отдаст в чужие, грязные руки сокровище, которое только что нашел.
Под рукой жалобно звякнули колокольчики на ее серьгах.
– Рада, ты не замужем?
– Конечно, нет!
– Извини, я слышал, что ваших девушек рано замуж отдают…
– Мои родители не спешили меня выдать.
– Правильно делали. Берегли для меня. Будешь моей женой, – не спросил, а утвердил молодой капитан.
– Да, – ответила просто, вроде ничего другого и не ждала.
– Когда буду уходить в плавание, будешь провожать меня на пирсе и махать вот этим платочком.
– Да, буду провожать, ждать и встречать… – прошептала Рада и прижалась к его груди. Они дышали в одном ритме, мечтали в одном ритме. И неважно, что мечты несбыточные. Им сейчас хорошо вместе – и ладно. – Ночь такая тихая, просто волшебная, не хочу, чтобы она кончалась, – сказала чуть громче. – Не хочу расставаться с тобой, но мне пора. Родители будут волноваться. Я еще никогда так поздно не возвращалась.
– Я провожу.
По улице, где молодые люди утром впервые увидели друг друга, разливалась песня, исполняемая женским голосом под гитару. Чудесный, глубокий голос то тихонько напевал, то набирал силу и, переливаясь серебряными трелями, улетал в высоту, внезапно стихал, но снова возрождался, креп, вступала гитара, и вместе они – не пели, но плакали. Невозможно было не прислушаться, а услышав, хотелось умереть, столько в песне звучало боли и грусти. Дэвид замедлил шаг, спросил себя – это женщина или сирена?
– Слов не понимаю, а пробирает до слез, – сказал и невольно вздохнул. – Голос как у морской феи. Они поют в ночи, привлекая моряков. А те знают, что нельзя плыть на голос, потому что там погибель, но не в силах