Против течения. Избранное. Анатолий Богатых

      И на жену взглянув, я тотчас понял,

      что не люблю её и ненавижу

      её за радость жадную в глазах,

      которые блестели и кричали:

      «Не я! Не я!»

      Но испугавшись сразу,

      что ненависть останется, что я

      и вправду разлюблю её такую —

      под локоть взял и прочь повёл, – стараясь

      случайно не взглянуть в её глаза

      и не увидеть вдруг, как жадно ноздри

      вздуваются – и как дрожат и ловят

      слабеющий пьянящий запах крови.

      А вечером – она уже спала —

      я подошёл, таясь, к её постели

      и долго-долго, заслонив от света,

      в её лицо покойное смотрел.

      И по тому, как просветлела кожа,

      как дрогнули ресницы, как вздохнула, —

      я понял, что её душа вернулась

      из тёмных странствий, где она блуждала,

      от перекрёстка, где чернеет кровь.

      И вновь и вновь я, содрогаясь, видел —

      пьянеют ноздри и лицо смеётся:

      «Не я! Не я!»

      Убить её. Как просто!

      Сомкнуть покрепче и надёжней пальцы,

      и на лицо подушку, чтобы всхрипы

      не вырывались. Как легко. Как просто.

      Она лежала навзничь, запрокинув

      лицо к стене, губами улыбаясь —

      и горлышко синело. Как легко!

      Ей умирать во сне не больно будет.

      Побьётся вяло, а потом затихнет

      и вытянется телом, и с ладоней

      исчезнут знаки. Просто и легко.

      Спи, милая. Тебе не будет больно.

      Никто т в о е й м и н у т ы не увидит,

      никто не притворится скорбным, радость

      никто в глазах обманчивых не спрячет,

      не засмеётся. Сам тебя омою,

      и в чистое одену, и оплачу.

      Спи, милая. Тебе не будет больно.

      Пока ты спишь, пока ты не проснулась,

      прощусь с тобой. Как прежде, поцелую

      изгиб локтей, излучину коленей,

      виски, ладони, пахнущие летом,

      лицо, глаза, и розовую спелость

      сосков, и бёдер сумрачную тень.

      И живота дыханье чуть живое

      солью с моим дыханьем – и услышу,

      как ты живёшь, как бродит кровь по телу.

      В последний раз сольём дыханья наши…

      Она спала, безмолвная. И молча

      стояла ночь огромная, живая.

      Она спала в последний раз, не зная;

      не думая о смерти.

      Я услышал,

      как бьётся сердце ровное, а ниже

      другое сердце билось…

      Там, внутри,

      ребёнок наш – неведомый, невинный —

      спал тёмным сном беспамятства и воли,

      и на меня, наверное, похожий,

      он жить хотел, он властвовал:

      «Не я!»

      Неведомый, невинный…

      И впервые

      стал смысл понятен слов о пуповине,

      которой мать с дитём обручена, —

      живём, её не чувствуя, не видя,

      но будет час – и в муке сердце рвётся,

      захлёбываясь кровью (весть в дороге,

      а