Главный переход. Пантерина Трамич
несудьба протараторила:
– Свет, он хоть и электрический, но был у него во внутрях. Вот и подумай, отчего эта темень сгорела.
VIII. Контора в башенке
Дядя Лёша простился с хранителями и дамами и направился, наконец, домой шатающейся от усталости походкой. На работу не заходил, плюнул, уломав сторожью совесть: не выведывать, напрочь ли о нём забыли. Рассвет, начавшийся невероятно рано и потом приостановленный кем-то, торжествовал и ликующе умывал Пантелеевку. А дорога домой мучила бесконечностью.
Жил Алексей Степанович в Балканском Большом переулке, до которого идти минут двадцать. На полпути к трём вокзалам переулок вливался в улицу Каланчёвскую, разделявшуюся ниже на два рукава: Пантелеевку и Переяславку. Сторож брёл против течения. Дом его, терявшийся в золотой дали, приходился почти ровесником Пантелеевскому и Переяславскому. Про него иногда хотелось сказать «праотец нынешних бизнес-центров», их прообраз, ручной работы. Маленький, без деловой агрессивности и – жилой. Хороший уютный дом. Номер четырнадцать. С башенкой.
Дядя Лёша проковылял по Балканскому, под утренне-пряными тополями, к своему угловому подъезду, и дом заботливо абсорбировал сторожа, дабы баюкать в дремотном тёплом нутре. И дополз до кровати, обмяк, точно часы, проглотившие градину, – выключился, упав, не раздевшись, на покрывало. Спал до упора, до пяти тридцати утра последующих бессолнечных суток. Кемарил и днём – в обнимку с шипящим радио. А дежурство, новое, приближалось. Приблизившись, оно вобрало дядю Лёшу и огорчило отсутствием ангела. Да нет, всё хорошо. Ветреная ночная улица с ним и с Михалычем, Сеней пребывала в гармонии, на душе пели птицы, а то и коты, и, тем не менее, ангела не хватало. Не хватало его и в другие дежурства, накатывающие совместно с двадцатыми числами мая.
«Она со мной не хочет больше связываться, – убивался дежурящий возле труб. – Но за котёнка извиниться бы могла».
– Скоро пух тополиный попрёт, – доложил Михалыч, скривившись.
– Да без разницы, – возражал Сеня. – Прочитать бы чего хорошего. Дрянь ведь одну выпускают. Хорошего… И тогда – что черёмуха, что те пух, что мороз – да гори оно всё синим пламенем.
– А домино? – рявкнул Михалыч.
Их напарник мотал на ус: «Стоп-стоп-стоп, Сеня прав. Отвлечься бы. Почитать. Хорошего. Библию не читал лет сто».
Поискав в полусонной родной квартире, он собрался сходить за Библией к Павлу и решить два вопроса в одном, ибо с Павлом стоило побеседовать и об Ирине. Без предлога идти не желалось, а вон тебе и предлог.
Павел сидел на крыше с кефиром, о чём дядя Лёша, естественно, не подозревал. Ждал в подъезде. Извёлся, звал его так и сяк, но – ни тени хранителя, ничего… Сторож бросил бычок на ступеньку, сплюнул.
Возмущённый глас Павла ворвался в подъезд сейчас же:
– Надо же, вы – хамьё!
– О, сработало.
– Что?
– Я вас ждал-ждал.
– Подотрите-ка за собой.
– Дайте