Главный переход. Пантерина Трамич
есть. Давайте ещё посмотрим. Мура нас подстрахует, на балке она.
– А может, правда, ещё посмотрим? – с надеждой в сереньких воспалённых глазах затосковала Елена.
Вернулись. Фонарик с настойчивой напряжённостью прошерстил кладовочное нутро.
– Часы, – пробормотал Игнатьев.
– Что часы?
– Идут.
Сторожа переклинило.
– Это те самые? – вяло выговорил он.
– У нас ангельские, – успокоил учитель. – Наши главней. Местные просто так.
Стрелки карябали циферблат, но шевелились бесперебойно, напоминая ветви, скребущие мерно по дряхлой крыше. Маятник явственно походил на старика, недовольного тем, что его разбудили, и с осознанием собственной важности стряхивающего пыль и дышащего.
– Это ничего.
– Пошли отсюда…
– Нет! – запаниковала вызволенная, юбочный костюм в полоску затрещал на ней. – Мне надо найти фотографию.
От кислоты накативших предчувствий сторожу делалось дурно, по-бабьи. «Стыдно». Он взял кликушу внутри организма в руки и для спокойствия Елены уговорил себя пошарить светом лишних полминуты. «Свет тёмное отталкивает». В углу прорисовалось углубление, вдова с Игнатьевым приблизились.
– Получше посветите, – брякнул Виктор Фомич.
– Сам и свети, – поперхнулся сторож. – Витя? Что с тобой?
Игнатьев стоял, раскрыв рот, волосы его, припавшие ко лбу и вискам, дёргались в такт стрелкам. Елена Дмитриевна позеленела и готовилась упасть. Учитель произнёс:
– В углу… лицо. Там чьё-то лицо. Обернитесь.
Продолжая озарять кладовку, дядя Лёша возвратился в неё взором. И сразу же попятился.
– Лицо?.. – не успел уточнить вызволитель, а из затхлого помещеньица уже выкрючивалась чёрная старуха.
Дядя Лёша с Игнатьевым шарахнулись вбок, Елена Дмитриевна упала в обморок. Старуха перепрыгнула через неё, подлетела к мужчинам и вцепилась в них ветвистыми пальцами.
– Сбежать задумали? Ты, – обратилась она к сторожу, – шваль поганая, Зойку мне заменишь теперь.
Правый глаз её ввинчивался в Игнатьева, левый – в сторожа. Глаза у старухи были вороньими. Нос казался вылитым клювом, а сморщенная коричневая кожа – горелой резиной. Волосы прятал сальный платок, повязанный по-цыгански. Дядя Лёша не дышал.
– Отпустите нас, быстро уйдём, – пролепетал Игнатьев.
Под носом-клювом расползлась улыбка:
– Ты у нас, кажется, для вечной жизни уготован? Отпущу, думаешь? – Она прищурилась, подтащила к резиновому лицу погасшего Фомича и затараторила: – Мне редко кто навсегда достаётся. Все – либо к родственничкам моим, либо в райское, а я, – и старуха заорала, – ПРОСТО ПОРОГ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ ШАГАЮТ. ПРИЯТНО, ДУМАЕШЬ?!! НЕТ!!!!!!
Оглушённый Алексей Степанович медленно завёл руку с фонарём ей за голову и треснул по затылку. Смерть чертыхнулась, обхватила голову руками, а недоумершие рванули к выходу. Старуха каркала по пятам, треща остатками пола. За пределами квартиры она нагнала дядю Лёшу и повисла клювом на ухе.
Учителю-математику стало смешно до чёртиков. Войдя