Тетради 2016 года. Александр Петрушкин
оплатили слепой листопад,
режущий смерть их надвое серпами.
Милуя малых, щенков и котят —
воздух свергается в пристань и лодки
в плод из слюды бормотания в них
полых стрижей в досоветской пилотке,
в плот, прорастающий бабочки чих,
что в тростнике – от мороза нечётком —
незавершённый даггеротип,
словно душа, покидает иголку,
водоворот двухсторонний разбив.
«В мороза колокол ударив…»
В мороза колокол ударив,
из всех особенных примет
языка дерево стоит
и щурится на хладный свет.
Свет щурится, вглядевшись ниже,
чем дерево его звучит,
и пёс кору из света лижет
чтоб свет собою напоить.
Вода резная, как наличник,
стоит вдоль пёсьего окна —
то вздрогнет сквозняком, то вынет
свой лай из птичьего огня,
из винтового, как порезы
на мгле из наших голосов,
которых в вязанках немного,
что светом прибраны в улов,
чьё дерево растёт и множит
колокола воды, чей звук
несёт упругий, невесомый —
как мячик – ангел или стук
умножен ксероксом мороза,
что в свет вторгается с ольхи,
подростком встав на перекрёсток,
где псы и люди высоки.
«Так выпадают сгустки темноты…»
Так выпадают сгустки темноты
на дно царапин белых побережий,
которые мне сохраняешь ты,
как новую последнюю одежду.
Я – черно-белой фотокарточки своей
галчонок, выкормыш у смазанного тела,
которое достанется земле,
которая врастает в меня слева —
пока что снег летит сквозь самолёт,
в подземный мир распавшийся на зёрна —
и небо окормляет и клюёт
мои царапины мерцающего дёрна.
«Где древа дирижабль преодолеет смерть…»
Елене Зейферт
Где древа дирижабль преодолеет смерть
и почву, как прилог, и белое молчанье,
чьи соты и поклёп перегибают сеть
воды, из рыжих ос ворующей дыханье,
у дерева внутри, там, где зиянье птиц
спиральный лабиринт распустит в листопада
ракушку, что бежит в глаголице корней,
как побережье и/или причина сада.
Неосторожный сад в её волне растёт
и омуты, как нить, в свои вдевает жабры,
где кровь, как сом, в сетчатке у ангела плывёт
и ищет, словно звука, обёрнутой им жажды.
«Опередит окрестности зрачок…»
Опередит окрестности зрачок,
размоченный свой ветер через порох
февральский вынося туда, где ворог
взрывается, как ворон-дурачок.
По глине виноградари идут —
молчат они, стучат