Закатные гарики. Вечерний звон (сборник). Игорь Губерман

      Творец порой бывает так не прав,

      что сам же на себя глядит зловеще,

      и, чтоб утихомирить буйный нрав,

      придумывает что-нибудь похлеще.

      Нет часа угрюмей, чем утренний:

      душа озирается шало,

      и хаосы – внешний и внутренний

      коростами трутся шершаво.

      Когда мы спорим, наши головы

      весьма легки в тасовке фактов,

      поскольку сами факты – голые

      и для любых годятся актов.

      В местах любого бурного смятения,

      где ненависти нет конца и края,

      растут разнообразные растения,

      покоем наши души укоряя.

      Я чую в организме сговор тайный,

      решивший отпустить на небо душу,

      ремонт поскольку нужен капитальный,

      а я и косметического трушу.

      Все течет под еврейскую кровлю,

      обретая защиту и кров, —

      и свобода, политая кровью,

      и доходы российских воров.

      Дожрав до крошки, хрюкнув сыто

      и перейдя в режим лежания,

      свинья всегда бранит корыто

      за бездуховность содержания.

      Тоскливы русские пейзажи,

      их дух унынием повит,

      и на душе моей чем гаже,

      тем ей созвучней этот вид.

      Иссяк мой золота запас,

      понтуюсь я, бренча грошами,

      а ты все скачешь, мой Пегас,

      тряся ослиными ушами.

      Только самому себе, молчащему,

      я могу довериться как лекарю;

      если одинок по-настоящему,

      то и рассказать об этом некому.

      Те идеи, что в воздухе веяли

      и уже были явно готовые,

      осознались былыми евреями,

      наша участь – отыскивать новые.

      Где все сидят, ругая власть,

      а после спят от утомления,

      никак не может не упасть

      доход на тушу населения.

      Купаясь в мелкой луже новостей,

      ловлю внезапно слово, и тогда

      стихи мои похожи на детей

      случайностью зачатия плода.

      Мечтай, печальный человек,

      целебней нет от жизни средства,

      и прошлогодний веет снег

      над играми седого детства.

      Вся наука похожа на здание,

      под которым фундамент непрочен,

      ибо в истинность нашего знания

      это знание верит не очень.

      Возвышенные мифы год за годом

      становятся сильней печальной были;

      евреи стали избранным народом

      не ранее, чем все их невзлюбили.

      Однажды фуфло полюбило туфту

      с роскошной и пышной фигурой,

      фуфло повалило туфту на тахту

      и занялось пылкой халтурой.

      Под ветром жизни так остыли мы

      и надышались едким дымом,

      что постепенно опостылели

      самим себе, таким любимым.

      Мне стоит лишь застыть,

      сосредоточась,

      и,