Закатные гарики. Вечерний звон (сборник). Игорь Губерман

      О людях вслух я не сужу,

      ничьих не порчу репутаций

      и даже мыслей не держу,

      боясь по пьянке проболтаться.

      Еврея в русский климат занесло

      достаточно давно, и потому

      мы местное впитать успели зло

      и стали тесно родственны ему.

      Глупо думать, что я лицемерю —

      в этом нету нужды у паяца,

      я кощунствую – значит, я верю,

      над ничем невозможно смеяться.

      Зачем

      толпимся мы у винной бочки?

      Затем,

      чтоб не пропасть поодиночке.

      Россия легко переносит урон

      своих и ветвей, и корней,

      и черные списки для белых ворон

      всегда пригождаются в ней.

      А псы, в те дни кишевшие окрест

      (густая слежка, обыск и арест),

      запомнились как некто вообще —

      безликий, но при шляпе и плаще.

      Нет, на бегство я не уповал,

      цепи я не рвал, не грыз, не резал,

      я чихал на цепи и плевал,

      и проела ржавчина железо.

      Увы, наш дух мечтами не богат:

      на небо покаянно приплестись,

      поплакаться, что слаб и виноват,

      и вновь на Божьих пастбищах пастись.

      В сей жизни полагаю я щитом

      готовность утлый разум превозмочь,

      легко почерпать воду решетом

      и в ступе с интересом потолочь.

      Забыв про старость и семью,

      согретый солнечным лучом,

      сажусь я в парке на скамью

      и размышляю ни о чем.

      А верю я всему покамест:

      наступит светлая пора,

      детей в семью приносит аист,

      вожди желают нам добра.

      Сон был такой: небес абориген,

      в земном существовании – Сенека,

      смеялся, что несчастный Диоген

      и здесь напрасно ищет человека.

      Несчетно разнолика наша россыпь,

      делясь еще притом на племена,

      и счастлива любая сучья особь

      тому, что кто-то хуже, чем она.

      На лицах у супружеской четы,

      нажившей и потомство, и добро,

      являются похожие черты —

      удачной совместимости тавро.

      Покоем и бездельем дорожа,

      стремлюсь, чтоб суета текла не густо,

      к тому же голова тогда свежа,

      как только что политая капуста.

      Дыша безумием экспресса,

      наука правит бал земной,

      и светится слеза прогресса

      из абажура надо мной.

      Во всем я вровень жил со всеми,

      тая неверие свое,

      когда искал иголку в сене,

      хотя и знал, что нет ее.

      Все чувства словно бы воскресли

      и душу радуют мою

      в часы, когда хмельные песни

      пропащим голосом пою.

      Как увижу бутыль —

      отвожу я глаза,

      отзывается стоном душа,

      и шалят