Сегодня я рисую треугольник. Софья Мироедова
даже худрук подчеркнуто заявила в какую миссионерскую историю я вписываюсь. Пожалуй, вы правы, нельзя терять надежду!
– По крайней мере, пока, – улыбнулся М., глядя на стол. Потом перевел глаза на меня, это был очень жесткий, но очень выразительный взгляд. Я оказалась словно обнаженной перед ним, со всеми моими линиями электропередач и надеждами на мимолетную слабость. Он будто вскрыл меня этим острым взглядом. Внутренне я дрожала, перебирая его последние слова в голове: что он имел ввиду «по крайней мере, пока» – он говорил о миссии или о нас? Что значил этот новый сверлящий взгляд?
– Что ж, вот, кажется, мы все вам показали! – развела руками я и скрестила их обратно на груди.
– Вы еще обещали дать потрогать пластинки.
– Ах, да, – я так надеялась, что он о них не вспомнит и поскорее уйдет. В то же время мне хотелось, чтобы он задержался здесь до конца дней. Чтобы каждый раз, приходя в студию, я бы видела его, перебирающим эскизы и пластинки. Чтобы у него не было никаких дел, кроме меня. – Сейчас я принесу коробку!
– Вам помочь? – он, конечно, догадался, что ноша должна была быть довольно внушительной для моих тонких рук, которые сегодня едва поднимались.
– Буду благодарна!
Ж. собрала эскизы обратно в папку и сказала, что за ней уже приехали – сегодня она уходила пораньше. Такого предательства я, конечно, от неё не ожидала. Конечно, она трижды за последние пару дней напоминала мне об этом вечере. Я натянуто улыбнулась и передала ей лист с таблицей по мероприятию, который остался на моем столе. Она ушла собирать вещи, а я, указав рукой в сторону кладовой, объяснила М. откуда достать пластинки.
– Как, по-вашему, Уорхол творил от души, или все его искусство – сплошь коммерческий расчет? – спросил М., сидя напротив меня и рассматривая пластинку Velvet Undergound.
– Думаю, он возвел коммерцию в искусство, – улыбнулась я.
– Но где тогда грань?
– Никто не знает… Или знает только художник. На первой лекции в Академии мы как раз рассуждали о том, что же такое искусство сегодня.
– И к какому выводу пришли? – он пристально посмотрел на меня, похоже, ему действительно был интересен разговор.
– К тому, что сегодня границы слишком размыты. Искусством может быть что-то личное, хотя, возможно, всё еще справедливо заявление о том, что никакое творение не станет искусством до непосредственной встречи со зрителем. Насколько широким должен быть этот зритель, тоже не понятно.
– Ну вот, например, этот парень, который откусил себе язык на площади, он – художник, по-вашему?
– Здесь важен контекст, – ответила я.
– Но вот лично по-вашему?
– Конечно, я считаю его ярким акционистом современности. Здесь важно знать исторический фундамент.
– Обществу-то его действия совсем не понятны, более того, временами ужасающи или оскорбительны.
– Есть