Омертвение. Ярослав Толстов
а то они ве-чером еще не ели. В холодильнике трубочник, а в кладовой дафния в бан-ке. Только дафний им Вовка утром давал.
– Тогда лучше трубочника, – говорю я и внимательно разглядываю дно аквариума. – Как лимнофила разрослась… да и чистить пора уже.
– Я уже звонил в зоомагазин – завтра придут, – ворчит Вовка оскорблен-но и хлопает пробкой от шампанского. – Явилась… думаешь, без тебя тут вообще жизнь останавливается? Давайте, девчонки, идите сюда, что вы прилипли к своим лещам?! Чем они вам так нравятся?
– Тем, что не просят взаймы, – мгновенно отвечаю я, заговорщически улыбаясь Вовке. Каждый раз он не устает демонстрировать свое презрение к нам, доморощенным ихтиологам, хотя сам больше всех обожает диску-сов и даже разговаривает с ними, когда думает, что его никто не видит. – Султаша, друг мой, бог сети и повелитель жалких юзеров, скажи, была ли мне почта?
– Да, пару раз, по-моему, послали тебя, так что иди вон к той машине, сверни Иваныча и залезь в свою папку – я все там аккуратненько сложил, – отвечает Султан, возясь с полученной информацией. – Слышь, Витек, а что, в этот раз с тобой много симпатичных девчонок работало?
– Да штук двадцать примерно, – отвечаю я, усаживаясь за компьютер, и у Султана вырывается горестный вздох.
– Эх, почему меня никуда не посылают?! Как мне уже местные надоели. Евгений Саныч, – кричит он Женьке, расставляющему на столе стаканы, – когда уже меня в командировку отправят? В Иваново пошлите!
– Мал еще, – сурово ответствует Женька и уже пододвигает один из ста-канов под бутылку, которую наклоняет Вовка, но тут же придерживает бу-тылку и говорит не своим, чужим и жестким голосом: – Все, убирай в хо-лодильник, Вован, потом выпьем. Видишь, главный эцелоп приехал… на пепелаце пятой серии. Вот так-так… а мы даже не в мундирах.
Я вытягиваю шею и смотрю в окно. Перед крыльцом «Пандоры» оста-новилась темно-синяя «БМВ», и Эн-Вэ, закрыв дверцу, как раз идет к ле-стнице. Мысленно пожелав ему свалиться с нее и сломать себе шею, я сно-ва перевожу взгляд на монитор, продолжая читать письмо от подружки из Екатеринбурга, владелицы крутого диско-бара. Через несколько секунд от входной двери доносится нежный мелодичный звон, а еще через несколько секунд Эн-Вэ останавливается посреди комнаты, хмыкает, потом усажива-ется на стул, с которого вскакивает Котошихин.
На самом деле, никакой он, конечно, не Эн-Вэ, а Гунько Николай Сер-геевич. «Эн-Вэ» он прозван нами за неистовую любовь к гоголевским про-изведениям, которые цитирует кстати и некстати, потому и прозван не-брежно, инициалами, а не фамилией великого русского писателя. Эн-Вэ невысок и сдобен, он носит обувь с толстенной подошвой и высокими каб-луками, чтобы увеличивать рост, длинное расклешенное пальто, сшитое на заказ, и гоголевскую прическу, правда длинные гладкие волосы обрамляют совсем не гоголевскую лысину на макушке. Поэтому лысину Эн-Вэ тща-тельно закрывает