Город. Глеб Олегович Белянин
этот балаган.
Двери захлопнулись.
Прежде чем он понял какую ошибку совершил, стационарная паровая установка под номером 203 успела издать очередной протяжный вздох и выдох, сопровождаемый клубами грузного пара.
Лифт ещё не дёрнулся, но он уже услышал первые отголоски намечающейся драки.
Часы над головой неприятно цокнули, оповещая, давай, мол, беги.
И он побежал.
Схватив большущий чемодан в обе руки и прижав его у груди, словно последний чемодан на этой земле, Паша ринулся вниз по лестнице.
Он утыкался то в один пролёт, то в другой, ловко уклонялся от стен и бежал дальше. Чечёткой оттарабанивал ритм по потрескавшимся ступенькам.
Музыкант шёл вровень с механизмом, ничуть в скорости ему не уступая. Это дало ему полную слышимость того, что происходило внутри кабины. А то, что он слышал, дало ему ещё больше сил оказаться внизу как можно скорее, дабы остановить этих двоих при первой же возможности.
Лифт стучал и грохотал, словно стиральная машина в которую закинули бревно и поставили на турбо-режим. Кабина содрогалась каждую секунду, норовила вот-вот обрушиться и с грохотом полететь вниз.
Паша рвал бы на себе волосы, если б только его руки не были бы заняты чемоданом, а ноги самым быстрым спуском по лестнице в его жизни.
Они сцепились в этом железном ящике как две кошки из враждующих кланов в охотничьем мешке.
Но вдруг лифт перестал трястись и содрогаться, перестал извиваться тигровым питоном, слегка покачнулся и успокоился. Затих.
К этому же времени он прибыл на первый этаж, а Паша соскочил с последней ступеньки и тут же примкнул к ещё не открывшимся дверям ухом. Запыхавшийся и вспотевший Паша пытался услышать хоть что-нибудь.
Он пытался выяснить кого ему придётся хоронить. Кто кого убил. Другой причины остановки этой бойни он был не в силах придумать.
Мысленно он ставил на маму. Хотя бы из-за её длинных ногтей.
Наконец-то двери распахнулись. Медленно, но верно, они открывались, тем самым развеивая завесу тайны. Павел сглотнул, отпрянул от двери и выронил из рук чемодан.
Его родители страстно целовали друг друга, а мама, так вообще, очень даже вульгарно закинула на отца левую ногу. Они врезались губами в друг друга так, словно это был их последний поцелуй и их последняя встреча.
Что ж, может оно и так.
– Да куда ты целуешь, котёнок? – Замурлыкала Екатерина.
– А куда надо? – Он отпрянул, ещё не пришедший в себя от опьянения любовью.
– В губы. В губы целуй!
– Да ты опять их все помадой измазала, дай лучше в носик поцелую что-ли.
– Иди прошмандовок своих целуй! В носик, – фыркнула. – Ещё и помаду всю сожрал, скотина. Не стыдно?
– Только не говори мне, что ты сейчас снова будешь десять часов сидеть и краситься.
– Я вот сейчас специально возьму и пойду краситься. Десять. Часов.
Дверь лифта, надолго оставленная в одном положении,