Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие. В. Н. Крылов
type="note">[107]. Говоря о международном и вневременном значении Гоголя, автор цитирует из «Вечных спутников» Мережковского рассуждение о произведениях, которые «служат для человечества как бы просветами, громадными окнами в бесконечное звездное небо»[108]. К аргументам из концепции Мережковского прибегает и автор еще одной варшавской речи: «Гоголь испугался… тьмы и очутился, по удачному сопоставлению современного критика Мережковского, в положении, до некоторой степени напоминающем положение Ивана Федоровича Карамазова, ведущего борьбу с чертом, в котором олицетворена отрицающая идеал человеческая пошлость»[109]. В заключение выступления, обращаясь к слушателям, докладчик снова использует образ Мережковского: «Изучайте творения нашего великого писателя, старайтесь вникнуть поглубже в его творчество и в его глубоко поучительную жизнь. Тогда вам не страшен будет тот зловещий черт, который так мучил и терзал дорогого всем нам писателя»[110]. Но все же это не меняло общей направленности трактовок Гоголя.
Торжественные речи произносились не только светскими людьми, но и духовенством. Как известно, гоголевские дни были организованы так, что, к примеру, сначала в университетской церкви происходила торжественная панихида, где перед служением панихиды духовным лицом произносилось «слово», а после панихиды происходило заседание Совета университета, и продолжались речи. В слове духовных лиц тоже звучала полемика по отношению к голосам людей, которые, как говорил в своей речи в Одессе профессор богословия A. M. Клитин, «хотели отнять у него и душу, и сердце, и божественное пламя таланта»: «Мы не дадим ему Иудиного лобзания, ласково целуя его именами: мистик, психопат, нервно-больной человек и проч. Мы почтим и прославим своего писателя как литературного гения, как писателя народного, как горячего патриота, как воспитателя юношества, как глубоко верующего и преданного сына Православной Церкви»[111].
В «духовных» речах, безусловно, подчеркивалась не столько заслуги Гоголя как писателя, сколько обращалось внимание на черты его жизни как христианина. В этой связи осмыслялся и поздний этап его жизни. В речи перед служением панихиды по Гоголю в Симбирске говорилось, что «благодаря обстоятельствам последних лет жизни, его коренные религиозные убеждения обнаружились непринужденнее, полнее, во всей своей силе, при иных условиях мы, может быть, и не узнали бы о том, насколько позволительно считать Николая Васильевича носителем христианских идей»[112].
Иногда выступавшие духовные лица вынуждены были, тем не менее, объяснять свою высокую оценку «отрицания» в творчестве Гоголя. В слове, произнесенном в церкви 1-й самарской гимназии, акцентировалось, что «благородные мотивы отрицательного направления творчества Гоголя стоят в тесной связи с его возвышенными религиозно-нравственными идеалами», что особенно важно «в наши нерадостные дни, дни уныния, апатии и пессимистического настроения»[113].
В
Гоголь Н. В. Три юбилейные речи. Казань, 1909. С. 29.
Памяти Гоголя. Указ. соч. С. 90.
Памяти Гоголя. Указ. соч. С. 96.
Сборник, изданный Императорским Новороссийским университетом по случаю столетия со дня рождения Н. В. Гоголя. Одесса, 1909. С. 8.
Празднование столетия. Указ. соч. С. 3.
Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 3, 6.