Русская литературная критика конца XIX – начала XX века. Стратегии творческого поведения, социология литературы, жанры, поэтика. Учебное пособие. В. Н. Крылов
кого потоптала, кого устрашила. Тут, к великой радости испуганных обывателей, тройку поймала твердая, но грубая рука. С тех пор она покорно возит казенную корреспонденцию»[117].
Во многих выступлениях подчеркивалось общественное значение произведений Гоголя в том, что они сослужили «свою службу для эпохи реформ, «разбудили» многие «мертвые души»[118]. Соглашаясь с мнением Белинского, что Гоголь помогал общественному самосознанию, ораторы в то же время подчеркивали общественное значение «Выбранных мест из переписки с друзьями».
Но следует отметить, что оценки общественного значения Гоголя полны и общих речевых клише: «учитель земли русской», «идеал учителя горькой жизненной правды», «учитель-гуманист», «поэт жизненной правды» и т. д. Крайности подобных «общественных» интерпретаций были иронически высмеяны в ряде фельетонов: «После юбилея» В. Воровского, построенном в форме диалога «тени» Н. В. Гоголя и черта, «Гоголевы дни» А. Амфитеатрова, первая часть которого «После праздника», написана как послание Н. В. Гоголя А. С. Пушкину. Риторика демократической поэзии весьма характерна и для такого феномена юбилейных торжеств, как массовые любительские стихи памяти Гоголя[119].
Сквозной мотив речей – оценка мирового значения Гоголя. Если в XIX в. эта тема отчасти звучала у К. Аксакова, то Белинский говорил только о его национальной значимости. Благодаря юбилейным торжествам закрепляется во многом статус Гоголя как мирового художника. Это признание звучит как в отечественных речах, так и в речах приглашенных европейских гостей (М. де Вогюэ, Л. Леже, Г. Брандес и др.). Не случайно в Отчете Гоголевской комиссии общества любителей Российской словесности подчеркивалось: открытию памятника Гоголю ей «хотелось придать характер общерусского, национального праздника и, насколько возможно, привлечь к участию в нем представителей западноевропейского научного и литературного мира», а «степень сочувствия, какую могла бы обнаружить Западная Европа, явилась бы показателем того, какое значение вообще имеет теперь русская литература (и в частности, конечно, Гоголь) в глазах Европы»[120] Мельхиор де Вогюэ, автор исследования «Русский роман», высказал мысль об универсализме гоголевского гения, преодолевающего национальные границы: «За пределами славянского мира Гоголь простирает свою власть на все человечество, как и его вдохновитель и образец – Сервантес»[121]. Председатель Общества любителей российской словесности А. Е. Грузинский выразил убеждение, что «значение Гоголя для Европы должно в будущем еще вырасти»[122].
В юбилейных речах 1909 г. нельзя не увидеть и такой объединяющей их мысли, выражающейся в запоздалой вине за то, что «мы редко понимаем своих пророков и еще реже любим их, особенно когда они провозглашают свое «любви и правды чистое ученье», облекая его в суровость негодования или в мнимую легкость смеха».
Глава
Гоголевские дни в Москве. М., 1910. С. 117–118, 124.
Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 28.
См. начало одного из гимназических стихотворений: Он был тоскующим поэтом, / Хотя был смех его мечтой. / Он ведал горечь злых мгновений, / Когда бессилье откровений / Заре, горящей за чертой, / Он слал единственным ответом… (Гоголевский праздник всех учебных заведений города Тифлиса 26 апреля 1909 г. Тифлис, 1909. С. 7). Еще в 1902 г. вышел сборник «Н. В. Гоголь в русской поэзии», в который, наряду со стихами Н. М. Языкова, А. А. Григорьева, Н. А. Некрасова, П. А. Вяземского, вошли образцы массовой поэзии из газет «Петербургский листок», «Московский листок», «Рижский вестник», стихотворение студента-юриста университета им. Св. Владимира и др.
Гоголевские дни. Указ. соч. С. 10.
Гоголевские дни. Указ. соч. С. 144.
Гоголевские дни. Указ. соч. С. 64.