Между двух имён. Антология обмана. Книга 1. Влада Жнецова
им пережить наступающие морозы и зверские холода, ибо они съедались до первых зимних дней как прикуска, несущественное лакомство. Судя по одеждам местного населения, их манере держаться и говорить, все они охотились на крупную дичь. Охота кормила их, охота была их главным ремеслом. Йенифер вспомнила своего отца.
Её замёрзшие ладони сжались в попытке удержать невидимое ружьё. Шаг, ещё один. Теперь не Вальтер, а его дочь стреляла в тощую, недавно разродившуюся олениху. И этой оленихой было человечество во всей его омерзительной целостности. Человечество, поправшее идеалы правосудия.
Приблизившись к курятнику, Джейн всмотрелась в красные глаза петуха, замершего в аккурат перед ней. Нездорово влажные, испещрённые сосудами бусины глядели на неё сердито и грозно. Чёрные зрачки, иглой выбитые в пылких рубинах, не двигались. Промозглый ветер трепал щетину, порослью раскинувшуюся над верхним веком птицы. Из-за этого казалось, что петух хмурил брови, с опаской и нескрываемой злобой глядя на девочку снизу вверх.
Джейн попятилась, тряхнула головой. Её тело пробрала дрожь. Петух чинно прошёл мимо, и на его розово-бледных ногах сверкнули окровавленные шпоры. Йенифер брезгливо фыркнула и наморщила лоб: она поняла, почему на буроватых крыльях недоставало перьев. Возможно, в птичьей обители не так давно расхаживал ещё один самец.
Позади раздались шаркающие шаги. Ветер, залихватски играя с мехом на плешивом лисьем хвосте, проносился мимо. Ощутив в пропахшем помётом воздухе иной запах, который можно было описать как замшелую сырость, Джейн обернулась и встретилась взглядом с древней шаманкой, держащей истерзанные уши востро. Кисточки на их концах посерели и растрепались. В седых прядях, блёкло мерцающих теплотой угасших солнц, гуляло промозглое дуновение, отчего ржавые локоны, занесённые инеем, ползали и дёргались, словно красноглазые, обделённые цветом змеи. Старушечье лицо, в подбородке и скулах возымевшее дряблость, не было сокрыто маской из волчьего черепа. Морщины, глубокими трещинами протянутые от уголков губ и зениц, разглаживались и собирались гармонью, когда Зарница проявляла хоть какую-то эмоцию, отличную от умиротворённого безразличия, врезавшегося в восковое лицо. Минули годы, пожравшие красоту и прелесть её плоти, и впереди ждала лишь чёрная, беспросветная бездна, к которой шаманка приближалась без волнения и страха. Чинно, как пава с простреленной голенью, шла она в объятия смерти, творя благие и не очень дела, покуда ей была дана возможность.
Тропа, ведущая вглубь деревни, была широкой, но бугристой: землю здесь предали огню, дабы трава не проклёвывалась из семян по весне с прежней скоростью и упорством, а после жизнь, заключённая в курчавые ростки, и вовсе иссякла. Дорогу исходили вдоль и поперёк, за долгие годы местные жители стёрли плодородный слой почвы своими ступнями, затоптали жалкие остатки изумрудной первозданности и обжились, понаставив вокруг загубленного лесного пятачка косые и скрипучие хибары, зловеще изукрашенные костями и хрящами